1937. Правосудие Сталина. Обжалованию не подлежит!

«Следующим на очную ставку с Бухариным привели Пятакова. Юрий Леонидович Пятаков за принадлежность к троцкистской оппозиции был исключен из партии, но вскоре восстановлен. На XVI и XVII съездах ВКП(б) избирался в члены ЦК, в котором и состоял вплоть до ареста. В последние годы работал заместителем Серго Орджоникидзе в Наркомтяжпроме. Нарком- тяжпром занимался вопросами индустриализации. Исходя из профиля работы основной темой показаний Пятакова было вредительство. Внешний вид Пятакова ошеломил Н.И. еще в большей степени, чем его вздорные наветы. Это были живые мощи, как выразился Н.И., «не Пятаков, а его тень, скелет с выбитыми зубами». Ленин в «Письме к съезду» характеризовал Пятакова как человека не только выдающихся способностей, но и выдающейся воли. Очевидно, выдающаяся воля и привела его в такое состояние: потребовалось много усилий, чтобы сломить Пятакова. Во время очной ставки рядом с Пятаковым сидел Ежов как живое напоминание о том, что с ним проделали, опасаясь, как бы Пятаков не сорвался и не отказался от своих показаний. Но он не отказывался. Он признавал себя членом контрреволюционного центра, связанного с Бухариным. Эту связь Пятакову якобы облегчала совместная работа в Наркомтяжпроме.

Пятаков говорил, опустив голову, стараясь ладонью прикрыть глаза. В его тоне чувствовалось озлобление — озлобление, как считал Н.И., против тех, кто его слушал, не прерывая абсурдный спектакль, не останавливая неслыханный произвол.

Юрий Леонидович, объясните, — спросил Бухарин, — что вас заставляет оговаривать самого себя?

Наступила пауза. В это время Серго Орджоникидзе, сосредоточенно и изумленно смотревший на Пятакова, потрясенный измученным видом и показаниями своего деятельного помощника, приложив ладонь к уху (Серго был глуховат), спросил:

Неужто ваши показания добровольны?

Мои показания добровольны, — ответил Пятаков.

Абсолютно добровольны? — еще с большим удивлением спросил Орджоникидзе, но на повторный вопрос ответа не последовало. Только лишь на процессе в своем последнем слове Пятаков сумел сказать: «Всякое наказание, какое вы вынесете, будет легче, чем самый факт признания», чем и дал понять, что его показания вынужденные».[240]

На совещании начальников главков Наркомтяжпрома 5 февраля 1937 года Серго Орджоникидзе выступил с речью и публично подтвердил свое полное согласие с признанием, что не сомневается в истинности признания Пятаковым своей вины.[241]

ЕЩЕ ОДИН «УМЕРЕННЫЙ»: ПОСТЫШЕВ

Человек, слишком далекий от какой бы то ни было «умеренности», Постышев, наоборот, показал себя одним из наиболее кровавых убийц своих соратников по партии. Гетти и Наумов в капитальном труде «Дорога к террору» много места отводят документам, подтверждающим этот тезис.[242]

Касаясь рассуждений Коэна про «умеренных», стоит заметить, как он называет Постышева среди «противников террора в Политбюро» и причисляет его к тем, кто «сделал последнюю попытку к сопротивлению».[243] Речь здесь идет о февральско-мартовском (1937) Пленуме ЦК ВКП(б), о котором теперь известно довольно много и который представлен в книге Коэна в ложном свете. О чем в дальнейшем мы поговорим подробнее.

МАРТЕМЬЯН РЮТИН

Как утверждает Коэн, именно Сталин добивался кровавой расправы над Рютиным:

«Он потребовал, чтобы Рютина (и, возможно, его союзников) расстреляли. Сначала дело слушалось в ЦКК — дисциплинарном органе… ЦКК отказалась выносить решение и передала дело на рассмотрение Политбюро. И там Сталин снова потребовал расстрела Рютина».[244]

Нет ни единого документального доказательства, которое могло бы подтвердить справедливость утверждений Коэна, почерпнутых им из «Письма старого большевика» Николаевского. Известный своими антисталинскими убеждениями О.В. Хлевнюк со ссылкой на материалы РЦХИДНИ (ныне РГАСПИ) отмечает, что никаких следов требований Сталина расстрелять Рютина, в сущности, не обнаружено:

«Рютин был приговорен к 10-летнему тюремному заключению коллегией ОГПУ 11 октября 1932 года. Произошло это после обсуждения дела на пленуме ЦК ВКП(б) 2 октября и на Президиуме ЦКК 9 октября 1932 года… ОГПУ поручалось принять против организаторов и участников этой «контрреволюционной группы» судебно-административные меры, «отнесясь к ним со всей строгостью революционного закона». Это постановление Президиума ЦКК от 9 октября было утверждено опросом членов Политбюро 10 октября 1932 года. Сталин сделал в тексте решения Президиума ЦКК лишь незначительные поправки и поставил резолюцию: «Согласен».[245]

Говоря о «Письме старого большевика», Гетти подчеркивает:

«Предполагаемое содержание «рютинской платформы», высказанное на Политбюро сталинское требование вынести Рютину смертный приговор (и противодействие ему со стороны Кирова и других), а также общая «умеренность» Кирова и других (в сравнении со Сталиным) — все это берет начало в том документе» [т. е из «Письма» Николаевского].[246]

В примечании к этому проходу продолжает Гетти: