В одной из недавних публикаций Игорь Пыхалов подготовил краткий обзор главнейших мифов, связанных с убийством «Мироныча». Пыхалов осторожен; его главный вывод состоит в том, что убийца Кирова Николаев совершил свое преступление в одиночку. Однако есть свидетельства, что за спиной Николаева стояли подстрекатели, жаждавшие смерти Кирова. Именно такие показания были получены от тех, кто проходил по делу об убийстве, хотя российские власти доныне рассекретили ничтожно малую часть следственных материалов. Встречу Николаева и Кирова в коридоре Смольного, быть может, следует признать роковой случайностью, однако ненависть, какую убийца испытывал к будущей жертве, не была случайной. На следствии и в суде Котолынов и ряд других подсудимых отрицали, что Николаев действовал по чьей-то указке, но одновременно признались в собственном подстрекательстве. И нет причин считать, что такие заявления не заслуживают доверия.[254]
А вот еще одно коэновское заявление, достойное нашего внимания:
«В ближайшие годы десятки тысяч людей будут расстреляны за участие в покушении на Кирова».
Не ясно, какие именно первоисточники легли в основу данного утверждения, причем неизвестны они до сих пор. Хотя, разумеется, помимо Николаева, чья вина ни у кого не вызывает сомнений, были и другие пострадавшие за причастность к преступлению.
Ни советские, ни нынешние российские власти так и не предали огласке следственные материалы дела об убийстве Кирова, отказано в доступе к ним даже тем немногим избранным и наделенным доверием ученым-историкам. Однако после развала СССР малая толика источников все же просочилась через глухую стену секретности.[255]
И те немногие преданные огласке документы указывают на реальную связь Николаева с подпольными группами зиновьевцев, включая тех нескольких людей, которые были осуждены и казнены вместе с убийцей.Из письма осведомительницы Волковой 1956 года известно, что о подготовке убийства ей стало известно заранее и сведения об этом фигурировали в следственном деле 1934 года, хотя ни одним из ее донесений того времени мы не располагаем.[256]
Одного такого факта достаточно, чтобы понять, как много нераскрытых тайн могут содержать материалы дела об убийстве Кирова.Но мы пока не рассматривали показаний на московском процессе 1938 года и части материалов предварительного следствия, связанных непосредственно с Г. Г. Ягодой. Признания последнего весьма разнородны. Сознавшись в согласии на подготовку убийства и мероприятий по его сокрытию, он настаивал, будто не знал, что речь идет о Кирове. Кроме того, Ягода утверждал, что необходимость убийства Кирова он обсуждал с Енукидзе и обещал тому не стоять на пути. Но Ягода снова и снова повторял, что не принимал активного участия в совершении преступления. Наконец, есть стенограммы допросов Каменева (10 августа 1936 года) и Зиновьева (28 июля 1936 года), в каждом из которых подследственные подтвердили, что заранее знали о подготовке убийства.[257]
Есть ли хоть какой-то толк от таких признаний? Не получены ли они в результате принуждения — пыток, угроз и тому подобных методов? Доказательства, с помощью которых можно было бы подтвердить такого рода предположения, отсутствуют.
В начале своей карьеры Коэн выступил соредактором англоязычного переиздания стенограммы «бухаринского» процесса, на котором среди прочих подсудимых выступал Ягода. Ученый никак не мог пройти мимо материалов процесса Зиновьева-Каменева (19–24 августа 1936 года), значительная часть которых тоже была посвящена разработке подсудимыми плана убийства Кирова. С точки зрения научной этики Коэн поступил бы корректно, если после исследования указанных свидетельств заявил бы: из того, что известно, не исключена возможность получения таких показаний по принуждению, а следовательно, наивно-де было бы им верить.
Но свидетельствам нельзя просто «верить». Но и «не доверять» им тоже нельзя, если только не представлены доказательства их подложности. Между тем Коэн не имел ни малейших оснований для недоверия, никаких доказательств подложности показаний на процессах не появилось до сих пор.
Пренебрегать такими источниками — значит считать, что историкам дозволяется придерживаться собственных предвзятых представлений, и на основе недоказанных подозрений в фальсификации сеять сомнение в отношении любого «неудобного» свидетельства или, наоборот, относиться с доверием к таким из них, что соответствуют их пристрастным взглядам и концепциям. Исторические свидетельства должны рассматриваться во всей их целостности. Коэн же даже не попытался поступить таким образом.
Как утверждает Коэн, вину за исчезновение Енукидзе с политической сцены следует возложить целиком на Сталина:
«Один за другим исчезали со сцены видные представители умеренной фракции: в 1935 году пал жертвой сталинских интриг А. Енукидзе…[258]
»