1937. Трагедия Красной Армии

Самые примитивнейшие фальсификации при фабрикации дел подследственных встречались буквально на каждом шагу. Вот в декабре 1937 г. арестовывают бывшего начальника войск связи РККА, а затем начальника 5-го Главка Наркомата оборонной промышленности СССР коринженера Н.М. Синявского. Был бы человек, а статья найдется. Выбиваются «признательные» показания и у самого Синявского, произвели его еще в германского и американского шпиона, и в расстрельный день 29 июля 1938 г. он вместе со многими другими военачальниками (но каждый «по своему» делу) приговаривается к ВМН. А что же выяснилось в результате дополнительной проверки в 1956 году? В официальной справке Особого отдела ГУГБ НКВД СССР, послужившей своеобразным юридическим основанием для ареста Синявского, утверждалось, что он как заговорщик уличается показаниями С.В. Бордовского и И.А. Халепского, которые-де узнали об этом со слов Тухачевского. Но в ходе проверки выяснилось, что Тухачевский о Синявском показаний не давал. В этой же справке утверждалось далее: якобы В.М. Примаков показал, что Синявский известен ему как заговорщик со слов И.И. Гарькавого, но Гарькавый Синявского также не называл¹⁷⁹. Что это? Забывчивость или некомпетентность следователей НКВД? Или просто лень? Скорее всего – чувство вседозволенности, ощущение полной, абсолютной, беспредельной власти над всеми попавшими в их руки людьми, да и над теми, которые еще пока «на воле». Ведь никто из них, абсолютно никто, вплоть до наркомов и членов Политбюро ЦК ВКП(б), не застрахован от скоропостижного ареста органами всесильного и всемогущего НКВД. Вот и пишут они, что хотят. И каждый начальник, вплоть до наркома, должен верить им. А если не поверит и попытается проверить, то, во-первых, ему все равно такой возможности не дадут («мы сами себя проверяем»), а во-вторых, сразу становится человеком «подозрительным», кандидатом в покойники.

К делам по обвинению бывших ответственных сотрудников Политуправления РККА корпусного комиссара И.Г. Неронова, бригадного комиссара А.С. Александрова и полкового комиссара В.М. Берлина приобщены выписка из показаний бывшего старшего инспектора ПУ РККА дивизионного комиссара Ф.Л. Блументаля от 3 сентября 1937 г. Но при дополнительной проверке было установлено, что в деле по обвинению Блументаля такого протокола вообще нет¹⁸⁰.

Фиктивными оказались и приобщенные (как основание для обвинения) к делу бывшего комиссара 1-го тяжелого авиакорпуса бригадного комиссара Л.А. Краузе выписки из показаний В.К. Озола, И.Я. Юкамса и Я.К. Берзина. В ходе дополнительной проверки было установлено, что никаких показаний в отношении Краузе они не давали и что в архивно-следственных делах этих лиц вообще отсутствуют подлинные протоколы, выписки из которых приобщены к делу Краузе¹⁸¹.

Обвинение бывшего начальника Управления продснабжения РККА коринтенданта А.И. Жильцова основывалось на показаниях 19 арестованных по другим делам бывших военнослужащих^182а. В ходе дополнительной проверки выяснилось, что все эти показания оказались несостоятельными. Но коринтендант-то еще в сорок первом загиб в заключении…

Пожалуй, самым распространенным и самым губительным для подследственного был такой прием фальсификации, как составление протоколов допросов следователями НКВД в отсутствие допрошенных. Уже к осени 1936 г. широко установилась такая практика, когда после ряда допросов следователь на основе своих записей и главное – на основе требований начальства – составлял протокол, в который вносил все, что, по его мнению, должен был показать арестованный. Протокол перепечатывался на машинке и затем давался арестованному на подпись. Очевидно, лучше всех знал, как все это происходило, нарком внутренних дел СССР Н.И. Ежов. И вот что он вынужден был заявить 3 марта 1937 г. на пленуме ЦК ВКП(б): «Я должен прямо сказать, что существовала такая практика: прежде чем протокол давать на подпись обвиняемому, его вначале просматривал следователь, потом передавал начальству повыше, а важные протоколы доходили даже до наркома. Нарком вносил указания, говорил, что надо записывать так, а не эдак, а потом протокол давали подписывать обвиняемому¹⁸².

Здесь Ежов как бы критикует своего предшественника на посту нар-комвнудела Ягоду и вроде ратует за соблюдение «социалистической законности». Но это очередное проявление фарисейства. На самом деле фальсификация протоколов именно при Ежове приобрела огромный масштаб. Дело доходило до того, что даже протоколы допроса бывшего члена Политбюро ЦК ВКП(б) Я.Э. Рудзутака следователь НКВД писал не со слов Рудзутака, а под диктовку другого следователя НКВД Ярцева¹⁸³.