1937. Трагедия Красной Армии

И наконец еще один своеобразный момент в судебной деятельности военных трибуналов и Военной коллегии Верховного суда СССР в эти годы. Это – их полное единодушие. Мировая история судопроизводства полна примерами, когда судьи терзались от раздирающих душу сомнений: знаю ли я достоверно и досконально вину подсудимого, уверен ли я, вправе ли я послать его на смерть? По библейской легенде даже Понтий Пилат мучился этими сомнениями, и как бы кто к нему ни относился, все-таки он предпочел «умыть руки». История русской юриспруденции эпохи царизма знает немало случаев, когда даже среди самых приближенных к престолу находились ревнители справедливости, не убоящиеся ради милосердия пойти против «общего мнения» и даже «монаршей воли». В 1826 г. судили декабристов. Состав преступления по действовавшим тогда в Империи законам был налицо – факт антиправительственного заговора тайного общества, вооруженного восстания, вплоть до убийства генерала никто оспорить не смог и не пытался. И все же адмирал Н.С. Мордвинов отважился отказаться подписать смертный приговор декабристам. Восхищенный Пушкин в стихотворении «Мордвинову» написал:

Ты лиру оправдал, ты ввек не изменил
Надеждам вещего пиита.

Когда в ходе первой русской революции в связи с приобретшими обвальный характер террористическими действиями и убийствами (особенно со стороны молодежи эсеровского толка) правительство ввело военно-полевые суды, то их смертные приговоры даже при абсолютно доказанном составе преступления вступали в силу лишь при их утверждении командующим войсками военного округа. И даже в этой до предела накаленной обстановке командующий войсками Киевского военного округа генерал Каррас не утвердил ни одного приговора к смертной казни.

Расстрельные приговоры Военной коллегии Верховного суда СССР ничьего утверждения не требовали – они означали безусловную немедленную смерть несчастной жертвы судебного произвола. И судьи посылали на эту смерть единодушно. В более чем двух тысячах изученных мною надзорных производств я не встретил ни единого случая особого мнения судьи в 1937–1938 гг. Судили дружно, как по команде. Многие даже думали, что делают великое дело для укрепления боеспособности РККА. А некоторые даже чуть ли не в экстазе. Один из старейших военных судей, бывший член Военной коллегии Верховного суда РСФСР В. Никифоровский вспоминал: «Мы судили контрреволюционеров на основании совести и правосознания, во что крепко, до самозабвения верили»¹⁰³. Спрашивается, во что верили? В совесть? Так эта категория отнюдь не партийная, да и не советским военным судьям второй половины 30-х годов говорить о ней. В правосознание? Да какое же правосознание может быть в неправовом государстве? Точнее надо бы сказать бывшему члену Военной коллегии: судили так, потому что нам велели. Вот и вся нехитрая механика. Да еще страх перед НКВД. Понять это можно. Но оправдать и даже простить нельзя. И просто удивления достойно, что и через полстолетия после этих диких судов заслуженный юрист РСФСР С. Мирецкий пытался уверить ко всему приученных советских читателей, что «в обстановке массового произвола ни военные трибуналы, ни любые иные судебные инстанции не могли противостоять оказываемому на них давлению со стороны следственных органов»¹⁰⁴.

Это утверждение можно признать в какой-то степени справедливым лишь по отношению к военным трибуналам войск НКВД, что же касается военных трибуналов в РККА и Военной коллегии Верховного суда СССР, то они ни в какой мере официально не подчинялись структурам НКВД. А если большинство военных судей лебезили перед следователями НКВД, то это уже показатель их личных нравственных качеств и уровня собственной совести. Историки до сих пор спорят о том, был ли Борис Годунов причастен к гибели царевича Дмитрия. Пушкин считал, что в какой-то мере был. И поскольку Борис показан поэтом человеком совестливым, то у него «мальчики кровавые в глазах». Прошло более трех столетий, и люди, называемые высоким именем судьи, без всяких объективных доказательств отправляют на смерть десятки тысяч безвинных людей. И никаких душевных треволнений (по крайней мере, не замечено). Наоборот, даже гордятся своим зловещим усердием. Конечно, необходимо учитывать и царившую в стране общую атмосферу истерической подозрительности, позорного равнодушия к судьбам других, особенно «классово чуждых», «социально неполноценных» людей. Как верно заметил по другому поводу профессор Г. Лепин, «все мы жили в свободной от угрызений совести стране, часто оказывались послушными винтиками в безжалостной системе абсолютного безразличия к конкретному человеку…»¹⁰⁵.

Такими «послушными винтиками» были, увы, и почти все военные судьи в 1937–1938 гг. С усердием, достойным лучшего применения, они старательно и почти механически освящали авторитетом суда состряпанные следователями особых отделов НКВД обвинительные заключения.

«ИМЕНЕМ СОЮЗА СОВЕТСКИХ СОЦИАЛИСТИЧЕСКИХ РЕСПУБЛИК…»