1937

Рассказав обо всём этом Орлову, Кацнельсон высказал опасение в провале заговора. В ответ Орлов сказал, что считает такой провал маловероятным, поскольку «Тухачевский — уважаемый руководитель армии. В его руках Московский гарнизон. Он и его генералы имеют пропуска в Кремль. Тухачевский регулярно встречается со Сталиным, он вне подозрений». К этому Орлов добавил, что обычный риск, связанный с любым заговором, в данном случае исключён, потому что «никто в здравом уме не пойдёт к Сталину, чтобы сообщить ему о полицейском досье, ибо наградой за такое откровение неминуемо будет немедленная ликвидация» [1111].

Спустя несколько дней после разговора с Кацнельсоном Орлов возвратился в Испанию, где с нетерпением ожидал известий об успехе заговора. Вместо этого он узнал о суде над генералами, а ещё через месяц — о расстреле Кацнельсона.

Бешеный разгул террора, развёрнутого после этого процесса, небывалые масштабы свирепой чистки командного состава армии Орлов объяснял стремлением Сталина уничтожить «всех, кто мог предположительно знать что-либо о папке (Виссарионова.— В. Р.) или кто был друзьями казнённых. Каждый военный, который прямо или косвенно был обязан своим постом одному из уничтоженных высших генералов, становился кандидатом на смерть. Сотни, а вскоре и тысячи офицеров были брошены в подвалы смерти» [1112].

Ещё в книге «Тайная история сталинских преступлений» Орлов осторожно давал понять, что попытка военно-политического переворота действительно имела место. Правда, в этой связи он ссылался лишь на сообщение Шпигельглаза, рассказавшего ему осенью 1937 года о панике, охватившей несколько месяцев назад сталинское руководство: «Все пропуска в Кремль были внезапно объявлены недействительными. Наши части (т. е. войска НКВД.— В. Р.) подняты по тревоге! Как говорил Фриновский, „всё правительство висело на волоске“» [1113]. Примерно в тех же словах Орлов излагал рассказ Шпигельглаза в статье 1956 года. В свете этих сообщений можно отнестись с известной долей доверия к приведённым выше словам Молотова: «Нам даже была известна дата заговора».

Версию о заговоре Орлов повторил в 1965 году перед сенатской подкомиссией по вопросам национальной безопасности. Здесь он прибавил, что узнал от Кацнельсона об укрытых заговорщиками в надёжных местах фотокопиях полицейского досье. Орлов заявил, что в течение многих лет он обдумывал пути, с помощью которых мог бы разыскать спрятанные документы. Ради этого он собирался даже сделать себе пластическую операцию, чтобы изменить до неузнаваемости свою внешность, и приехать в СССР (например, в качестве американского туриста) для поиска этих документов [1114].

В связи со всем изложенным возникает вопрос: почему Орлов рассказал о заговоре против Сталина не в книге «Тайная история сталинских преступлений», которую он готовил на протяжении многих лет, а спустя три года после её выхода. Сам Орлов объяснял это тем, что сразу после смерти Сталина он не решался огласить эту версию, поскольку ему казалось: сталинские преемники сохранят его культ и поэтому будут преследовать человека, разгласившего самую страшную из сталинских тайн, с такой же яростью, как это сделал бы сам Сталин. Исходя из этих соображений, рассказывал далее Орлов, он ограничился в 1953 году тем, что положил в сейф одного из американских банков пакет с сообщением, опубликованным им три года спустя, и оставил поручение вскрыть этот сейф и пакет после его смерти. «К счастью,— прибавлял к этому Орлов,— нынешний поворот событий в Советском Союзе (т. е. доклад Хрущёва на XX съезде КПСС.— В. Р.) сделал возможным для меня самому обнародовать эти факты» [1115].

Орлов утверждал: только тем обстоятельством, что «наследникам Сталина» стала известна его позорная тайна, можно объяснить их решение пойти на разоблачение сталинских преступлений. «Очевидно,— писал он,— Хрущёв и другие должны были понимать, что, обвиняя Сталина, они сами серьёзно рискуют… Их внезапное нападение на Сталина могло возбудить у русских людей злое воспоминание о том, как Хрущёв, Булганин, Каганович, Микоян и Маленков прославляли Сталина и его политику перед громадными аудиториями активистов Коммунистической партии, как они оправдывали сталинские кровавые московские процессы и приветствовали расстрел генералов Красной Армии как „справедливую кару изменникам“. Кремлёвские вожди несомненно сознавали, что в умах русских людей могут возникнуть законные вопросы об их соучастии в сталинских преступлениях и их праве продолжать руководить Советским Союзом и мировым коммунизмом» [1116].