1938: Москва (СИ)

— Сложновато тут у редс… На «Гнилом яблоке» в воздухе значительно свободней и все уже сделали как раньше на машинах — со светофорами, правда с районами ожидания в двадцати милях от Эллис-айленда…

Серебров пожал плечами:

— А вы не попадали в водоворот между Вильнёв-Орли, Ле Бурже и Руасси? Вот там все действительно сложно и царит самый настоящий бардак, французы с 34 года запретили полеты над Парижем. Кстати, как добирались сюда?

— Обычным путем — через Квебек, потом подцепилась на британский цеппелин и через Гренландский Проходной Двор и Рейкьявик до Дублина. Ну а там — Ливерпуль, Лондон, Амстердам, Копенгаген, Стокгольм, Хельсинки и Петроград. Раньше за такое медали давали, а теперь это нормальный одиночный рейс… Мы снижаемся?

— Да, будем лететь вдоль вот этого проспекта, пока не минуем Страстной, а дальше уже на снижение

Самое неприятное место в Москве — район южнее Петровского стадиона. Гигантская бетонная чаша и эстакады в ветреный день создают вокруг себя совершенно непередаваемый очаг разнонаправленных потоков и заход на «Центральный» с Бутырского виража напоминает езду по каменистой дороге на скверно сделанной и скверно смазанной телеге.

— Держитесь, сейчас немного потрясет…

«Шаврушку» качнуло повело как по стиральной доске, протестующе заныл ветер, намекнув на готовность опрокинуть машину. Вибрация чувствовалась через штурвал и была не то, чтобы опасной — до «качественной» тряски внутри грозового фронта или спутной струи тяжелого самолета она не дотягивала ни по каким параметрам — но просто неприятной. Тряска прекратилась так же резко, как и началась, как только минули стадион.

Серебров пропустил под брюхом начало Ходынской эстакады и направил машину в створ Петроградского шоссе, удерживая положенную высоту. Под брюхом в обе стороны ползли разноцветными жуками машины, а между ними иногда проскакивали муравьи — мотоциклы, транспорт эгоистов и фанатов скорости.

— Сколько здесь? Сколько здесь в ширину?

— Почти пятьсот футов, если мне не изменяет память, два «голиафа» разминутся. По четыре полосы в каждую сторону, и «зеленые полосы» по бокам от трассы. Но тут есть гораздо интереснее штуки — видите? Дом-квартал, а на крыше тоже сады, видите, где фонтан, и вот там — оранжерея. Апельсины, конечно, далеко не калифорнийские, но в январе, говорят, тоже очень даже ничего…

Он следил за светофорами на углах зданий: по направлению к Малому Центральному аэродрому прокатывалась зеленая волна сигналов. Через несколько секунд волькенратцер Страстной, он убрал газ наполовину и начал потихоньку прижимать машину вниз.

«Страстной», время выпускать закрылки.

— Осторожно, — прошелестел в ушах голос, — моя девочка на закрылках прет вверх как сумасшедшая, а на полностью открытых быстро теряет скорость. Сбросьте до ста миль и тогда открывайте наполовину.

Оставив закрылки на первом делении, Серебров чуть поддал газу. Нормально, скорость сто девяносто, высота сто. Впереди уже отчетливо видны первая и вторая Никольские башни. Машина от избытка подъемной силы, слегка «ездила» как ледяное яйцо по зеркалу с крыла на крыло. Так, шасси, качаем гидравлику, обе лампочки на зеленый, справа-слева. Газ на треть, закрылки побольше, теперь на четверть. Сто шестьдесят… сто сорок…

Планируя и тихо стрекоча двигателями, «шаврушка» проскользнула мимо стоянки самолетов на Манежной, мимо двугорбого фасада новой гостиницы «Москва», над полукругом гравийной отсыпки, и, как шайба в пустые ворота, влетела на Малый Центральный, коснувшись передними колесами бетона точно на белой линии, будто садилась на авианосец.

— Вау, три точки!

— Три точки, мисс…

Серебров поджал тормоз — пискнули колодки, самолет слегка завилял. Слева выскочил желто-черный полосатый АМЗ с мигающим транспарантом «Suivez-moi!». Газ на треть, убрать закрылки, отжать тормоза и самолет покатился за парковщиком на площадку, налево, по большой дуге. Едва они въехали на стоянку возле Манежа, над ними с рокотом пошел на посадку транспортный АНТ, на мгновение закрывший солнце. Заняв положенное место на парковке рядом с Манежем, Серебров заглушил оба двигателя и, отжав предохранители, сложил крылья.

— Готово, мы на Малом Центральном.

Его спутница повесила наушники на штурвал, подтянулась на локтях и махом перебросила ноги через борт, миг — и она уже на земле, приглаживая руками юбку.

— Ну, вон тот ангар и есть Bolshoi?

— Нет, это Manezh. Театр находится в той стороне, за вот этим большим зданием с двумя башнями, это Moscow Hotel.

Не сильно торопясь, подошел водитель парковщика. Серебров вылез из кабины и протянул членский билет Профсоюза:

— Машина временно под моим командованием… Внесите пошлину в счет Профсоюза

— Когда рассчитываете улететь?

Серебров хмыкнул. Интересный вопрос…

— Вам хватит пяти часов?

— Наверное. Пошатаюсь по городу, если будет время, а вы покажете, где Bolshoi. Минуту…

Она полезла в грузовой отсек и вытащила оттуда сумочку, белые летние перчатки и AutoMAG — мечту любого журналиста, германский фотоаппарат с быстросменными катушками и полууниверсальной просветленной оптикой.

— Вот теперь хватит. Идем