1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Майский поспешил ответить Молотову: «Характеризуя установку британского правительства о войне и мире, Батлер явно излагал точку зрения Чемберлена и Галифакса. В одном месте он даже сослался на свой разговор с ними. У меня не было впечатления, что Батлер прямо намекает на желательность нашего посредничества. Он скорее говорил в порядке разъяснения и оправдания линии британского правительства, поскольку ему была известна наша позиция в вопросе войны». Из всего того, что сказал Батлер, Майский делал вывод, что британское правительство не будет препятствовать, чтобы Советы стали посредником и гарантом мирного договора. Посол продолжал в том же духе, ссылаясь на свой недавний разговор с Ллойдом Джорджем, который однако отметил, что потопление немцами английского боевого корабля «Royal Oak» (14 октября) в акватории главной военно-морской базы Британии Скейп Флоу, а также вообще действия немцев на море, вызывают естественное недружелюбие англичан.⁴⁵ Когда позднее Шуленбург спросил, каковы настроения в Британии относительно мирного урегулирования, Молотов ответил, что, по словам Майского, ничего определенного сказать нельзя.⁴⁶

Отчеты Майского о глубокомысленных, но вряд ли осуществимых мирных планах английских дипломатов едва ли производили впечатление на подозрительного Молотова, который знал о решимости британского правительства сражаться до конца. Иногда в отчетах Майского видна бестактность британцев: британские министры могли бы держать при себе свои опасения и неуверенность в победе.⁴⁷ Майский, например, не слишком высоко оценивает состав английского кабинета. За исключением Черчилля и Идена, наиболее важные посты в нем занимали «мюнхенцы»: Чемберлен, Галифакс, Саймой, Хор. Это было то самое, старое правительство тори «умиротворителей, — отмечал Майский, — чуть-чуть подкрашенным в антигитлеровские тона».⁴⁸ Вообще, позиции самих советских дипломатов были весьма противоречивы: с одной стороны, Молотов вдруг становился сторонником мирного урегулирования, с другой — Майский внезапно проникался негодованием против умиротворителей и искал признаков готовности Британии сражаться. Советское правительство никогда не рискнуло бы пактом о ненападении ради какого бы то ни было соглашения с Британией — торгового или иного — пока не убедилось, что британцы были стоящим того партнером или союзником. Странная война тоже не способствовала взаимному доверию, и это тоже оказывало свое влияние и на Майского и на Москву.

«Странная война! — писал Майский в своем дневнике 24 октября. — На западном фронте "без перемен". Во французских военных бюллетенях повторялись деревянные фразы: "Ночь прошла спокойно" или "День ознаменовался операциями патрулей"». Англо-французы надеялись взять измором, писал Майский, в то время как Гитлер надеялся на «гнилость демократии». «Я то и дело слышу здесь на каждом шагу: "В конечном счете от войны выиграет только Россия" или "Когда капиталистич[еские] страны Запада перегрызут друг другу глотки, восторжествует коммунизм" или "Длительная война неизбежно вызовет в Германии революцию, — что станется тогда с Англией, с Европой?" и т. п. Несомненно, аналогичные разговоры сейчас идут и в кругах германской правящей верхушки». Майский был убежден, что возможности для распространения революции сейчас лучше, чем когда бы то ни было с тех времен, когда Карл Маркс написал «Коммунистический манифест». Противники не решались наносить смертельные удары, полагал Майский, но все равно, если не случится чуда, полномасштабная война уже не за горами.⁴⁹