1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

«...очевидное очевидно далеко не для всех и... часто приходится иметь дело с людьми, которые не хотят замечать очевидного ни при каких условиях. Когда сталкиваешься с невероятными повадками страуса, зачастую лучше всего отбросить свои представления о привычном и очевидном... да и людей нередко приходится убеждать в очевидности очевидного. Мы не всегда делали так, и теперь не приходится надеяться, что люди примут на веру наши убеждения».

Тут Ванситтарт не мог не вспомнить 30-е годы и собственную роль человека, пытавшегося убедить собственное правительство в очевидности опасности.

«Одним из самых настоятельных сетований м-ра Майского еще до 1939 года было то, что британское правительство никак не желает видеть неизбежности войны с Германией. И вполне очевидно, что объектом для такого рода разговоров он выбрал именно меня. Но отсюда следует вывод, что сейчас черед сэра Стаффорда Криппса с той же настойчивостью упрекать советское правительство в неспособности видеть очевидное — теперь Германия собирается воевать с ними» (выделено в оригинале).⁴¹

Советское правительство само знало об этой угрозе. Сразу после падения Франции, советская разведка и дипломатические источники стали сообщать о многочисленных свидетельствах обширных военных приготовлений на востоке. Осенью 1940 года советское правительство насчитало на восточных границах Германии девяносто четыре пехотных и бронетанковых дивизии, хотя еще весной их было всего несколько. И из этого не делалось никакого секрета: даже Уильям Л. Ширер, американский журналист в Берлине, знал об этих приготовлениях, хотя не подозревал их размаха.⁴²

Кто теперь должен был выступать в роли Кассандры? Молотов, похоже, не понимал всей иронии ситуации. Черчилль говорил Майскому, что теперь две нации должны забыть о прошлом и думать только о настоящем и будущем. Но Молотову для оправдания нынешней советской политики больше нравилось вспоминать о былом англо-французском двуличии. Забывал он при этом, или предпочитал забывать, о другом — о том, сколько раз еще давным-давно предупреждал Литвинов о неизбежности войны. И цена за эту забывчивость оказалась несказанно высока, настолько высока, что это могло беспокоить даже хладнокровного Молотова. Память умирает трудно: и даже в 1942 году Молотов и Литвинов, тогда советский посол в Вашингтоне, не могли забыть друг другу советского отказа от коллективной безопасности.⁴³ И хотя Молотов соглашался в Лондоне со Стрэнгом, что «мы несем за это равную ответственность» в 1939 году, он никогда не признался бы в этом Литвинову. Только не в этом, и только не ему.

5

В этой истории нет выдуманных лиц, есть просто конкретные люди, которые могли видеть дальше нежели остальные и обладали несколько большим мужеством. Здесь не описываются какие-то отъявленные негодяи, нет места и особенным героям; имена этих людей почти неизвестны сейчас, но, смею сказать, все же есть причины признать их заслуги. Литвинов, о котором мало говорится в конце этого рассказа, был возможно самым бесстрашным из них, отваживаясь, почти без надежды на успех, сражаться за коллективную безопасность даже в невыносимой атмосфере всеобщей подозрительности, подвергая себя смертельному риску. Он был самым авторитетным из проводников советской политики на Западе, но даже к его усилиям французское и британское правительства относились с презрением и насмешкой, что не добавляло ему авторитета и в Москве. Литвинов смотрел на Гитлера и нацистскую Германию ясным взглядом и не стеснялся применять оккамовский принцип — не стоит все слишком усложнять там, где и так все ясно. Но для англо-французов Литвинов был прежде всего красным буревестником, и о нацистской опасности он трубил лишь для того, чтобы скрыть опасность более серьезную — коммунистическую. Литвинов страдал, видя, что его политику отвергают на Западе и одновременно наблюдая, как на его глазах исчезают в застенках друзья и соратники. Он оставался на своем посту — а какой у него еще был выбор? — до самой своей отставки в 1939 году. Читатель, может, все-таки заметил, что его тень мелькнула еще раз, когда британское и советское правительства попытались справиться с грозной опасностью уже во время войны. Еще был Майский, который очень не правился британскому Форин офису за то, что сумел завести среди влиятельных людей Британии целый круг знакомств, который несмотря ни на что, порой не совсем честными, а временами и опасными методами, продолжал бороться за англо-советское сближение. В отличие от Молотова и Сталина, Майский, похоже, никогда не забывал антинацистских заветов Литвинова. В мае 1942 года Иден даже похвалил Майского за его роль в наведении мостов между Британией и Советским Союзом.⁴⁴ Министр, может быть, сам не подозревал, насколько он был прав.