1939. Альянс, который не состоялся, и приближение Второй мировой войны

Но Бонне проигнорировал не только советы Кулондра, он притворился глухим и на встрече с Литвиновым в Женеве. По словам Литвинова, Бонне заявил, что британцы не одобрили предложение наркома созвать трехстороннюю конференцию, и он вообще не был осведомлен о том, что британцы предпринимают в Берлине, чтобы добиться предотвращения войны. А сообщив о заявлении Галифакса французскому правительству, что Англия снимает с себя всякие обязательства по отношению к Чехословакии, он воздел руки к небу со словами: «что, мол, ничего сделать нельзя». «Никаких предложений он [Бонне] не делал, — сообщил Литвинов, — и я также был сдержан».

И все же Бонне передал Литвинову слова Комнина — которые были в сложившихся обстоятельствах совсем неплохой вестью — о том, что хотя румынское правительство и не разрешит прохода Красной армии через свою территорию, воздушные сообщения — это совсем другое дело, «по если советские самолеты будут летать высоко над Румынией, то их не видно будет». Останавливало Румынию в этом вопросе только мнение поляков. «Когда Бонне говорил польскому посланнику, что если Польша не хочет ни чем помогать Чехословакии, то пусть она не мешает хоть Румынии, посол дал понять, что Польша и на это не пойдет и что Румыния без нее не может принимать никакого решения». Бонне полагал, сообщал Литвинов, что Польша могла изменить свою позицию, «но эту песню мы слышим уже давно». Еще Литвинов вспоминает о другой французской «песне»: «Бонне утверждает, что Франция никакого давления на Чехословакию не оказывала и не оказывает».⁶⁶ Это было неправдой.

В отчете Бонне о встрече отражена сдержанность Литвинова, хотя нарком и повторил советские предложения, выдвинутые им в беседе с Пайяром. Когда Бонне спросил о возможных объемах советской воздушной и сухопутной поддержки, Литвинов ответил, что это лучше обсудить на штабных переговорах. Бонне заключил, что Советский Союз собирается ставить свои действия в зависимость от одобрения Лиги Наций и согласия Румынии, что обеспечило бы ему возможность в любой момент отойти в сторону и предоставить Франции сражаться в одиночку. Эти умозаключения не могли вызвать ничего, кроме удивления: во-первых, потому что Литвинов никогда не выдвигал одобрение Лиги как обязательное условие; он рассматривал работу в Лиге как возможную стратегию, наряду с другими, чтобы привлечь Румынию на свою сторону, и это было, как полагал Комнин вполне возможно.⁶⁷ Во-вторых, у самого Бонне не было ни малейшего намерения обрекать Францию помогать чехам; таким образом у Советского Союза не было возможности выйти из игры в одиночку, потому что Франция и Англия уже вышли из нее. Больше того, судя по отчету Бонне о встрече с Комнином, последний подтвердил, что Румыния может преградить путь советским самолетам лишь несколькими выстрелами наугад и ничем больше. В то же время Комнин еще раз повторил, что действия Румынии будут во многом определяться позицией Польши, которой будет принадлежать главная роль в случае помощи Чехословакии с востока.⁶⁸ Следует упомянуть еще одно: Литвинов был гораздо более сдержан в разговоре с Бонне, чем Потемкин и Кулондр во время своей беседы. Это расхождение может быть, вне всякого сомнения, объяснено большей заинтересованностью Кулондра во франко-советском сотрудничестве. Что касается Потемкина, то просто невозможно вообразить, что он занял такую конструктивную позицию, судя по его же собственному отчету, без одобрения высшего начальства.

Атмосфера в Женеве, учитывая перспективу войны, была непредсказуемой. «Лига превратилась в какой-то антидиктаторский клуб», писал хорошо информированный член парламента от консерваторов Генри Ченнон. «Бар и кулуары здания Лиги Наций полны русскими и евреями, которые интригуют и заигрывают с прессой, пытаясь перетянуть ее на свою сторону, а еще заняты в основном тем, что распространяют слухи о приближающейся войне; но я им не верю, хотя Невиллу и приходится туго. Но он как-нибудь выкрутится». Ченнон пишет также о блестящих расточительных приемах, очень похожих на грандиозный бал накануне Ватерлоо, словно все это было в последний раз перед уже готовой разразиться войной. Лига напоминает ему «вертеп», а Литвинов представляется «ужасным интриганом», хотя и «не таким злобным, как Майский». Кто-то подслушал, как Литвинов говорил премьеру испанских республиканцев: «Вам лучше надеяться на мировую войну, иначе вам каюк».⁶⁹