Скажем, Марк Солонин цитирует очередной приказ, отданный 15-му мехкорпусу Юго-Западного фронта
после обеда 22 июня: «Уничтожить сокальскую группу противника, не допустив отхода её на западный берег реки Буг» («22 июня. Анатомия катастрофы», с. 263). «То есть, – делает вполне справедливый вывод российский историк, – в первый день войны советское командование было обеспокоено тем, как бы не дать агрессору убежать назад, на сопредельную территорию» (там же). Любопытно в этой связи – я имею в виду непостижимые до сих пор оптимизм Сталина и его упорное нежелание принять новую реальность примерно до 11.00 утра 22 июня– и дневниковая запись начальника немецкого Генштаба Ф.Гальдераот 22 июня: «12.00 –Все эти вроде бы трудно объяснимые факты – железное (несмотря на всё более тревожные донесения с границы) спокойствие Сталина в течение всего дня 21 июня; его неверие в то, что немцы таки нападут; ранний отход ко сну; упорное нежелание принять уже свершившийся факт нападения – становятся, по моему мнению, вполне объяснимыми, если взглянуть на них с точки зрения гипотезы о «козырной карте». Именно так и должен был вести себя советский диктатор, если бы рассчитывал в любую минуту получить долгожданное (и, с его точки зрения, неизбежное) подтверждение о гибели Гитлера и желании нацистских бонз сесть за стол переговоров. Только в такой ситуации даже уже состоявшееся нападение немецких войск могло рассматриваться им лишь как досадный (или наоборот – вполне кстати произошедший!) эпизод, вызванный слишком поздним исполнением «приговора» и, соответственно, запоздавшим «стоп-приказом» преемника фюрера, просто не успевшего вовремя отменить выступление Вермахта. В подобной обстановке Сталин действительно мог в то воскресное утро рассчитывать на то, что немецкие танковые клинья вот-вот прекратят движение и, после короткой паузы, в замешательстве повернут обратно. Отсюда – и попытки выйти на связь с теми, кто
теперь— после воображаемой смерти фюрера– мог «прекратить недоразумение». Только таким образом можно было ещё надеяться вновь поставить бронепоезд операции «Гроза» на прежние рельсы, с которых он – совершенно неожиданно для Сталина и его подручных – сошёл прошедшей ночью.Вся эта суета, разумеется, окончательно потеряла смысл уже к полудню – когда стало окончательно ясно, что «бесноватый», вопреки ожиданииям, жив, здоров и твёрдо держит бразды правления Рейхом в своих руках. Сталину пришлось срочно переосмыслить происходящее, взять себя в руки и заняться тем, что ему не снилось и в самых страшных снах –
руководить обороной СССР. То, что он – как и всеего подручные – был потрясён этой вдруг свалившейся на его голову бедой («Оборона? Какая такая оборона?..»), хорошо известно. Но лишь в свете моей гипотезы можно понять, насколькоон был потрясён неудачей своего действительно удивительно хитроумного замысла. В сложившейся ситуации – когда на него вполне справедливо должны были возлагать вину за успех упреждающего удара немцев и неудачи никакне готовившейся к обороне армии – под ним действительно должен был закачаться трон. Не сомневаюсь: окажись в подобной ситуации Гитлер, и его дни (или, скорее, часы) на вершине германской властной пирамиды были бы сочтены. Генералы никогда не простили бы ему такойошибки. Сталина спас лишь великий террор 1937–1938 годов: тогда он навсегда отучил советских военных, а заодно и «товарищей по партии», от сомнений в его силе, жестокости и решимости. Несомненно, что всю оставшуюся жизнь – вплоть до своей смерти от яда, подброшенного испугавшимися за собственные жизни «меченосцами» – он «искупал» свою самую главную ошибку. Искупал, разумеется, не перед молотовыми и жуковыми, не перед народами СССР, потерявшими десятки миллионов погибших и сотни миллионов не родившихся: свою главную ошибку он искупал исключительно перед самим собой.Часть третья
ШПИОНСКИЕ СТРАСТИ
Операция «Утка» и «модус операнди» сталинских спецслужб