1941. Совсем другая война

Нас этому учили. Мы верили, что пролетариат Германии не станет воевать со Страной Советов. Мы честно пытались пробудить классовое сознание этого первого нашего немца» [139].

Многие из тех, кто начинали войну 1941 года, хорошо помнили попытки перевоспитывать первых военнопленных на основе пролетарского интернационализма.

Убеждения и официоз

Вопрос в том, много ли было в СССР этих оголтелых коммунистов? Тех, кто реально готов были убивать и умирать за торжество этой безумной идеи?

Конечно, коммунизм был официальной идеологией СССР, чем-то вроде «светской религии». Люди постоянно то устно, то письменно утверждали, что все это — истина.

Но вот какое тут дело… Можно заставить людей скандировать лозунги, от многократного повторения даже частично заставить их запоминать… Но война поставит этих скандирующих и клянущихся в лояльности «великим идеям Маркса — Ленина — Сталина» перед необходимостью подняться не на собрании, а в траншее, под огнем неприятеля. А это совсем не одно и то же. И воевавшее поколение это очень хорошо понимало.

Разумеется, правительство Сталина могло опираться на пламенных интернационалистов, особенно в первые дни и недели войны. Но история показала, что этих интернационалистов в десятки раз меньше, чем патриотов.

Интернационализм скорее расхолаживал и отталкивал, чем привлекал основную часть населения необъятного Союза. Убивать и умирать за кабинетную утопию, в воплощение которой мало кто верил, — какой смысл? Умирать и убивать за пролетариев… особенно если ты сам далеко не пролетарий — какой смысл?

Массовое бегство Красной Армии летом 1941-го — беспощадный итог всей коммунистической пропаганды.

Какова идея — таковы и ее исполнители. Начальство, первым драпающее на машинах, бросая солдат и младших офицеров умирать, — тоже продукт этой замечательной идеи. Разве революции делают не для себя? Разве главное в революции — не разрушение?

Люди, которым было за что воевать

Далеко не всегда вооруженные подданные СССР панически бежали от нацистов. И не все они пачками сдавались в плен при первом удобном случае.

Кто эти люди? Почему они вели себя иначе, чем солдаты разбежавшейся и сдавшейся армий? Это были те, кому было за что воевать. Патриоты? Нет, не просто патриоты. Патриот своей страны, ее климата и пресловутых березок может быть вовсе не патриотом данного государства. За государство воюют те, кто доверяет этому государству, ассоциирует себя с ним, получил от него что-то. Кто считает, что это государство защищает его, и, в свою очередь, хочет его защищать.

Великий прагматик Виктор Суворов говорит, что сторонников у режима Сталина вообще не было. Если бы советские люди могли — они бы разбежались из СССР. Потому Сталин и хотел завоевать весь мир, чтоб бежать им было некуда. Но будь Суворов прав: и Вторую мировую войну СССР не пережил бы — его бы некому было защищать. Все бы разбегались и сдавались.

А за Советскую власть его, как мы знаем, очень даже было кому воевать.

И против тоже.

Когда я был молодым без спасительного слова «относительно», воевавшее поколение было еще многочисленное и активное. Крепкие дядьки между 50 и 60 годами, они охотно рассказывали, делились опытом. А я был мальчик не очень глупый и охотно слушал их рассказы. Некоторые рассказы были совершенно ужасны, но интересными были они все.

Мальчик из семьи глубоко не советской, я задавал вопросы, порой смущавшие некоторых фронтовиков… Рефлексия у нас до сих пор не поощряется.

В СССР распространялось поверье, что человек должен воевать за свое государство, даже если оно вовсе не считает его своим гражданином.

— Ты что, на ГОСУДАРСТВО обиделся?! — бросали всякому, кто задавал вопросы: а какой смысл воевать за государство, которое вовсе не считает тебя «своим»?

Большинство фронтовиков разделяли это поверье. А один из них эдак задумчиво высказался, что есть очень хороший способ излечиться от этого поверья. Для излечения надо увидеть вблизи быстро едущий на тебя танк.

— И что?

— И сразу поймешь, хочешь ли воевать за государство…

— А вы хотели?

— Чаще хотел, чем не хотел.

Прошло много лет, и в Германии я говорил с человеком, который когда-то поклялся на оружии мстить за убитого коммунистами отца. Отец у него был кулак. Он был сослан, а семью оставили в деревне, и отец И.Ф. сбежал из места ссылки, около недели прожил, прячась в бане на задворках собственной усадьбы. Красные поймали его и повесили. И тогда 17-летний парень выкопал на огороде обрез и поклялся на оружии мстить за отца.

Я понимаю — не красивый образ, не торжественный. Клятва на оружии о мести предполагает не обрез и не огород, а рыцарский замок, картинную галерею, двуручный меч…

— Дитя мое, этот меч пил кровь врагов твоего рода еще в руках твоего прапрадеда… — шепчет старый мажордом. Смотрят предки со старинных картин, плывет ночь, поблескивает луна на лезвии, торжественно звучит латынь, положена на лезвие рука в железной рыцарской перчатке…