1945. Год победы

Вот тут товарищ Сталин серьезно забеспокоился, что заклятые союзники в нарушение ялтинских договоренностей могут вторгнуться в советскую зону оккупации и первыми войти в Берлин. Честно говоря, такие мысли в головах западных политиков и военных бродили, особенно — в английских. Так, 1 апреля Черчилль писал Рузвельту:

«Я вполне искренне говорю, что Берлин сохраняет важное стратегическое значение. Ничто не доведет все силы немцев, способные к сопротивлению, до такого отчаяния, как падение Берлина…

Эта проблема имеет еще один аспект, который нам с Вами следует рассмотреть. Русские армии на юге, несомненно, займут всю Австрию и войдут в Вену. Если они в придачу возьмут еще и Берлин, не закрепится ли в их сознании представление, что якобы они внесли основной вклад в нашу общую победу, и не вызовет ли это серьезные и даже непреодолимые трудности в будущем? Я полагаю, что из политических соображений мы должны продвинуться в Германии как можно дальше на восток и, разумеется, овладеть Берлином, если он окажется в зоне нашей досягаемости. Такой курс представляется разумным и с военной точки зрения».

Однако генерал Эйзенхауэр считал более важным нанести главный удар на Лейпциг, то есть значительно южнее Берлина, с целью рассечь силы противника западнее Эльбы и встретиться с советскими войсками на рубеже Эрфурт— Лейпциг — Дрезден. По сведениям разведки, сюда переводились «главные немецкие правительственные учреждения», именно Южная Германия и Австрия должны были стать последним оплотом нацистского сопротивления — «национальной крепостью». Доказывая целесообразность своего плана, Эйзенхауэр писал председателю комитета начальников штабов США генералу Джорджу Маршаллу:

«Я пытался подчеркнуть, что мое наступление в район Лейпцига является не только правильным направлением для решающего удара, так как он ведет к полному расчленению противника, но и предоставляет мне максимальную мобильность. В любое время, когда мы сможем взять Берлин без больших потерь, мы, конечно, это сделаем. Но я полагаю, что неразумно с военной точки зрения в данных условиях делать Берлин главной целью, особенно если учесть тот факт, что от него до русских позиций всего 35 миль. Я первый признаю, что война ведется в политических целях, и если Объединенный КНШ решит, что взятие Берлина войсками западных союзников имеет значение большее, чем чисто военные соображения на этом театре, то я с готовностью перестрою свои планы и мышление, чтобы осуществить такую операцию».

Командовавший 12-й группой армий генерал Омар Брэдли, прикинув, что прорыв к Берлину может стоить потери 100 тысяч человек, заявил: «Достаточно высокая цена, чтобы платить ее только во имя престижа, особенно если мы должны будем отойти потом назад и отдать плоды победы другому парню».

Вносить изменения «в мышление» Эйзенхауэру, пользовавшемуся огромным авторитетом в войсках и в Вашингтоне, не пришлось. Его аргументы убедили Объединенный комитет начальников штабов и были поддержаны Рузвельтом.

Еще 28 марта Эйзенхауэр пошел на беспрецедентный шаг: в нарушение принятой субординации он обратился с личным посланием к маршалу Сталину — как Верховный Главнокомандующий к Верховному Главнокомандующему. В письме генерал раскрыл все свои намерения, подтвердив отказ американцев от участия в битве за Берлин, и просил Иосифа Виссарионовича взаимообразно поделиться планами русских. Англичане саркастически указывали: «Это примерно то же самое, как если бы, скажем, маршал Толбухин направил личное послание президенту США или премьер-министру Великобритании с просьбой сообщить о планах главнокомандующего Средиземноморского театра».

Сталин получил письмо вечером 1 апреля. К генералу Эйзенхауэру он относился с уважением, но письму не поверил. В политике в расчет принимаются не обещания, а возможности. Верховный был убежден, что желание и возможности овладеть столицей Германии раньше, чем это сделает Красная Армия, у союзников имелись, а немцы, чтобы подгадить ненавистным большевикам, способны открыть перед ними фронт.

Следовательно, в кратчайшие сроки нужно взять Берлин самим. Пора кончать эту войну.

Крайне негативную реакцию вызвали у Верховного сведения о состоявшихся в середине марта в Швейцарии контактах представителей штаба фельдмаршала Александера с генералом Карлом Вольфом. Речь шла о возможности капитуляции немецких войск в Италии. Хотя информацию о переговорах в Берне раздобыл не Штирлиц-Исаев, а вполне официально предоставил английский посол, Сталин трактовал событие однозначно: некие «реакционные круги Англии и США» готовятся заключить сепаратный мир с Германией за спиной Советского Союза, «несущего на себе основную тяжесть войны». Это при том, что именно Черчилль первым выдвинул лозунг об «уничтожении гитлеризма» — еще в ту пору, когда Кремль отправлял Гитлеру поздравительные телеграммы, а Молотов публично утверждал, что бороться с гитлеризмом бессмысленно.