1968 (май 2008)

Пляж и море недалеко, Cвобода на баррикадах так похожа на морской отдых, это не нравится ни Троцкому, ни Кундере, зато нравится Бунюэлю, «Призрак свободы», глаз страуса и выстрелы в конце этого гениального фильма, бледный мертвец встает, выпрямляется, стягивает с себя рубашку, оставаясь в одном носке, и подставляет свое голое тело лучам солнца, и видно, какой он красавец, вылитый братик-француз из «Мечтателей», черноволосый, юный, от газа не умер. Булыжник пробил окно, такой красотой веет от всех фотографий парижской весны 1968-го, молодежь виснет на полногрудых тетках Третьей империи, буржуазных воплощениях французских свобод, размахивают флагами, веют драпировки, улыбки, радость, Тритон трубит, Vivre sans temps mort - jouir sans entraves - живи, не тратя время на работу, радуйся без препятствий!

А вот свобода и нагота, свобода и бедность реальны, или все-таки нам надо сначала разбогатеть, а потом стать свободными? - это уж из какой-то радиопередачи станции «Свобода», там все наши оппозиционеры рассуждали, все о свободе в русском понимании. А один из слушателей утверждал, что свобода для него - это та самая женщина-топлесс Марианна со знаменитой картины Делакруа, и он считает, что эту женщину надо как можно тщательнее защищать. И что ему возразить? Свобода всегда топлесс и всегда приходит нагая, она вместе с Амфитритой и Пуссеном бросает на сердце цветы, и мы, с нею в ногу шагая, беседуем с небом на ты.

La revolution est incroyable parce que vraie.

Революция невероятна, потому что она настоящая.

* ЛИЦА * Олег Кашин Хроника утекших событий

Наталья Горбаневская: немонотонная речь

I.

Когда в фотохронике какого-то из последних маршей несогласных она увидела транспарант - «1968-2008: за нашу и вашу свободу!», ей, конечно, было очень приятно, хотя, если быть точным, это был не совсем тот лозунг, который она написала на куске ватмана перед демонстрацией на Красной площади в августе 1968 года. «Это была не ошибка, мы прекрасно знали, как звучал классический лозунг польских повстанцев, но я специально написала: „За вашу и нашу свободу!“, - поставила „вашу свободу“ на первое место, потому что в тот момент, когда все только-только случилось, чужая свобода важнее. Все очень просто - без чужой свободы и своей не будет, а если мы поставим свою свободу на первое место, тогда не будет ни своей, ни чужой». Я спросил, чью свободу она поставит на первое место сегодня - нашу или чью-то еще; вопрос казался мне риторическим, и я уже приготовился записывать монолог среднестатистического российского оппозиционера, но вместо этого Горбаневская стала перечислять - «туркменов, узбеков, белорусов, кубинцев, лаосцев, китайцев, вьетнамцев, тибетцев - да много чья свобода нуждается сегодня в защите. Тот же Тибет - он на всех произвел такое впечатление, что все забыли о самом Китае, а ведь там сидят в тюрьмах тысячи китайцев. Кто будет защищать их, если не мы? Или Куба - все радуются, что там разрешили продавать персональные компьютеры, каждый из которых стоит несколько годовых зарплат рядового кубинца, при этом никто не думает о политзаключенных, которые там сидят, - а ведь сроки по 25 лет, как у нас в сталинские времена». Наверное, с такой интонацией правильнее всего декламировать стихотворение про «землю в Гренаде крестьянам отдать»: «Есть Туркмения, где от одного Туркменбаши избавились, а теперь другой там. Кто-то скажет: А, может быть, туркмены такое любят, чего им мешать? Но если русский скажет про туркмена такое, то пусть он будет готов к тому, что и о нем кто-то скажет, что он заслуживает несвободы. Поэтому именно так - за вашу свободу, и только потом за нашу».

II.