1971. Восхождение

– А что, у замужних строение тела другое? – тоже фыркнул Паршин, – или им мужика не хочется? А ты, Миша, себе цены не знаешь! Ты высоченный, плечистый, с мужественным лицом – тебя даже шрам украшает! Молодой – тебе на вид больше тридцати пяти не дашь! То есть мужчина в самом соку, знаешь, что делать с женщиной! А еще – над тобой витает аура тайны! Ты неизвестно откуда взялся – может, инопланетянин?! Или тайный шпион, разведчик?! Вот как в «Щите и мече»! Там тоже герой все про себя забыл! Потому что потерял память в боях за светлое будущее народа! А то, что ты известный писатель, который деньги лопатой гребет, это не повод, чтобы в тебя влюбиться? Да ты бы видел, как бабы в зале краснеют и запинаются, когда ты входишь! Как они пожирают тебя взглядами! И самое интересное – даже те, кому за пятьдесят!

– Эти-то какого черта? Им о душе думать надо! – досадливо сморщился я, ругая себя за отсутствие наблюдательности. Расслабился на «гражданке»! Нюх потерял! Хех… на красивой гражданке.

– Ты только им об этом не скажи! – заговорщицки прошептал Паршин. – Убьют, прямо здесь! Батожком голову разобьют!

Мы расхохотались и остаток обеда болтали уже совсем о другом. Можно сказать – ни о чем. Паршин спрашивал что-то о международной политике, я автоматически отвечал – ничего интересного.

Вообще, советский народ невероятно политизирован. Те, кто говорил, что советские люди ничем, не касающимся их жизни, не интересовались, – глубоко заблуждаются. Еще как интересуются! И происками международной буржуазии, и событиями за рубежом вроде каких-то катастроф и неприятностей. О наших катастрофах советская пресса никогда не писала, а вот о зарубежных, происшедших в странах, угнетаемых империализмом, – это всегда пожалуйста.

Впрочем – может, и правильно. Меньше знаешь плохого о своей жизни – крепче спишь. Что толку, если ты узнаешь, сколько людей сгорело на станции от взрыва газа? Или погибло в авиакатастрофе? Это как-то улучшит твою жизнь? Нет. А вот настроение испортит точно. И летать на самолетах начнешь бояться. Да, это правильно – не смаковать подробности катастроф.

Уйдя в номер, я уселся за работу и не высовывался до самого ужина. Подумывал и на ужин не ходить, но все-таки пошел. И зря. В зале тут же наткнулся на инициатора движения: «За народное презрение проклятому Карпову» Мирона Макаровича Сядристого. Увидел его красную рожу – и едва с катушек не слетел. Так захотелось подойти и дать ему в морду – аж кулаки зачесались! Ну вот что, что людям надо?! Я что, отнял у них кусок хлеба? Жену увел? Дом спалил? Просто пишу свои сказочки, которые нравятся людям, – ну за что, за что меня так истово ненавидеть?

Может, за то, что я чего-то добился? Что живу на гонорары от своих книг, а их книги не покупают? Ну почему люди такие злобные, мерзкие существа? М-да… Вот так и поймешь фразу: «Чем больше я узнаю людей, тем больше люблю собак». Ей-ей, понимаю эту актрису.

Социопат? Да нет… не такой уж я и социопат. Просто не люблю дураков и подлых мразей. А их во все времена хватает – выше крыши.

Я набрал себе на поднос еды и прямиком отправился к столу Сядристого. Не спрашивая разрешения, сел напротив и, улыбаясь мерзейшей из своих улыбок, ласково спросил:

– Ну что, козел, не стои́т? Хер не стои́т?

– Вы что себе позволяете?! Да как вы смеете! – начал приподниматься над столом Сядристый, но я жестко и холодно прикрикнул:

– Сидеть, козел! А то сейчас нос оторву и скажу, что так и было!

Из Сядристого будто вынули стержень. Он плюхнулся на место и замер, уставившись в меня красными с перепою глазами.

– Что, обзавидовался?! Импотент поганый! Чужой радости позавидовал?! Гнида задохлая! Скоро тебя пьянка в могилу загонит, а ты все людям настроение портишь?! Все не успокоишься, тварь?! Молчать! Я говорю!

Командирский голос у меня никуда не делся, а ярости хватило бы на трех берсерков. И люди это чувствуют. Всегда чувствовали. Вот и этот почувствовал – испугался.

– Если ты, мразь, еще что-нибудь вякнешь в мой адрес – я просто откручу тебе башку! И мне похрену, что потом будет! Если хоть слово услышу о моей девушке, о Нине, – сдохнешь, тварь! Ты не знаешь, кто я такой, вот и не советую узнать! Понял, гнида?! Что молчишь, полудурок?! Отвечать!

– П-п-понял!

Губы Сядристого тряслись, и я подумал, что его сейчас трахнет апоплексический удар. И кстати – могут меня обвинить, мол, что-то сделал с заслуженным лауреатом! Пусть лучше валит отсюда.

– Раз понял – пошел отсюда! И чтобы заявления никакого больше никто не видел! Иначе пеняй на себе! Вон отсюда!

Грузный мужчина подскочил, как подброшенный пружиной, стул, на котором он сидел, едва не упал, и Сядристый пошел из столовой на негнущихся ногах, эдакая статуя Командора, сошедшая с пьедестала. Ужинающие проводили его любопытными взглядами – даже шум стих, но когда он ушел, все снова заработали ложками и вилками. Да, будет им что обсудить этим вечером! И не только этим вечером, точно.

А вообще – теперь мне остро захотелось свалить из этого гадюшника и никогда больше сюда не возвращаться. Не мое это. Все-таки, наверное, я социопат.