1971

Понаблюдав за улицей, за людьми, я наконец-то двинулся по направлению на вход в самое загадочное и самое страшное учреждение города. Ходили слухи, что когда-то в подвалах УКГБ, тогдашнего УНКВД, расстреливали и пытали врагов народа. Сейчас в этих подвалах архивы, а насчет расстрелов и пыток – не знаю, может, такое и было. Кто может сказать, что было в истории, а чего не было? Только историки, но они завзятые болтуны – работают на любую власть, которая их кормит.

Пропуск и паспорт у меня проверил милиционер, стоявший внизу, у лестницы, на КПП. Почему милиционер, а не гэбэшник – не знаю. Может, и гэбэшник, вот только он был в ментовской форме. Он записал мои данные в амбарную книгу и отправил на четвертый этаж, в комнату номер семнадцать, как и было указано в пропуске. И я пошел по широкой лестнице, устланной толстой дорожкой, гасящей звук моих шагов.

Здесь вообще почему-то хотелось сразу же понизить голос. Давящая атмосфера тишины как бы сразу указывала посетителю на его ничтожность – мол, вот ты пришел, так осознай, что здесь вершатся великие дела! Не то что твои жалкие делишки! А великие дела творятся только тихо!

Я, весь такой приниженный и придавленный, по длинному коридору, тоже застеленному толстой дорожкой, добрался до искомого кабинета с числом «17» на светлого дерева двери. Посмотрел на свои золотые часы – было без двух минут десять. И тогда я негромко постучал. Тут же из-за двери раздался бодрый мужской голос:

– Да-да, войдите!

И я повернул дверную ручку.

Кабинет как кабинет. Ни тебе пыточных приспособлений, ни стены, у которой расстреливают политических заключенных. Стандартной обстановки конторский офис, все отличие его от обычных офисов – портрет Дзержинского на стене рядом с портретом Брежнева. Почему-то я ожидал увидеть еще и портрет Андропова, но этого портрета не было.

– Карпов Михаил Семенович? – жизнерадостно вопросил мужчина лет сорока в сером костюме фабрики «Большевичка». – Вы точны! Точность – вежливость королей, не правда ли?

– Ну, вряд ли я такой уж король, но никогда не опаздываю. Есть у меня такая привычка – не опаздывать. Вот такой я, какой есть, товарищ…

– Семеничев Виталий Викторович! – поняв, представился мужчина. – Присаживайтесь, поговорим.

– На предмет? – насторожился я.

– На предмет вашей поездки в США, конечно же! – усмехнулся Семеничев. – Или у вас есть еще какие-то дела, о которых вы хотели бы поговорить? Не стесняйтесь, рассказывайте, здесь все свои!

Я оглянулся по сторонам, будто бы рассчитывая лицезреть «всех своих», никого не увидел и сосредоточился на Семеничеве:

– Так и зачем меня вызвали? Что вы хотите от меня услышать?

– Хотим услышать, как вы собираетесь общаться с представителями иностранного государства. С какой целью собираетесь ехать в один из городов нашего потенциального противника. И еще – насколько вы устойчивы к вражеской пропаганде. По результатам нашего собеседования будет принято решение – выпускать вас в США или нет. Во-первых, распишитесь в этой бумаге.

Он достал из папки, лежащей на краю стола, листок, подвинул его по столу ко мне:

– Это подписка о неразглашении содержания нашего разговора. Расписывайтесь, и пойдем дальше. Ага, вот тут, на строке. Ну, все, теперь можно и как следует поговорить.

Выражение «как следует» мне не очень понравилось, но вряд ли сейчас меня будут лупцевать. Вначале хотя бы расскажут, в чем я негодяй и подлец. Смеюсь, конечно. Но неприятно.

– Итак, цель вашего визита в США?

– Виталий Викторович! Неужели вы не читали мое дело? Не знаете, что меня вызвали в США для презентации моей книги?! И что еду я в командировку по поручению издательства?! Кстати, не особенно того и желая-то. Не нравится мне в США, не люблю я америкосов.

– За что? За что не любите? – заинтересовался Семеничев. – Что они вам такое сделали?

– Ну… агрессоры! – лениво бросил я, подавив рвущийся наружу зевок. – Во Вьетнам залезли. На нас зубы точат. За что их любить-то?!

– Действительно – за что? – пробормотал Семеничев и сунул свой длинный нос – в буквальном смысле длинный – в папку с моим делом. Да, на папке так и было написано: «Карпов Михаил Семенович».

– Вот тут написано, что вы наблюдались в психиатрической клинике, куда попали после потери памяти. Это как понимать?

– А как можно еще понимать? Память потерял. Очнулся на дороге, голый и босый. Меня и засунули в клинику. Там пронаблюдали, потом выпустили, так как нормальных людей там не держат. Вот и все, по большому-то счету!

– Вот и все, вот и все… – снова пробормотал гэбэшник. – Интересный вы человек, Михаил Семенович! Я таких еще не встречал!

– Все люди интересные, – парировал я с ноткой сарказма. – Каждый человек – вселенная. Я бы тоже хотел узнать, кто я такой и откуда взялся. Но, увы, не могу. Память не возвращается, а наши доблестные органы найти обо мне сведений не могут. А жаль.

Я чуть было не сказал: «ваши» органы. Расслабился! Надо следить за словами – как в кабинете психиатра. Быстро петлю нацепят и поведут в стойло! Это не те места, где можно шутить и хохмить!

Снова смотрит в папку, перебирает листы бумаги: