1972. ГКЧП

– Это президент США и Первая леди – так же безжизненно-устало ответил я – И Генеральный секретарь КПСС с Председателем КГБ. Иди, доложись. И объяви тревогу первого уровня. Доставайте оружие, устанавливайте, готовьтесь к осаде.

– Думаешь, будет? – взбросил на меня взгляд Аносов.

– Не думаю, знаю. Времени нет, парни, занимайтесь обороной. Акела пойдет представляться, вы на оборону.

– Миш… сочувствую – прогудел Балу и неловко похлопал меня по плечу.

– Мои соболезнования – скривился Хан и закусил губу – Мы ее все любили…

– Хватит – отрезал я – Организуйте оборону. Коменданта дома сюда – пусть поможет перенести тело. Я ее в погреб хочу положить. Когда все закончится, похороню как следует, и где следует. Пока что не до того. Скоро будут «гости».

Я стоял и равнодушно смотрел, как вип-гостей провожают в дом, а когда они исчезли за дверями, ко мне подошел комендант и двое парней из охраны. Один держал в руках медицинские носилки. Я ответил на приветствия, и подойдя к багажнику автомобилю открыл крышку.

Ольга лежала свернувшись клубочком, в позе зародыша, в лужее крови, натекшей изо рта и раны на груди. Ее красивые волосы, которые мне так нравились, слиплись в отвратительные космы, полуоткрытые глаза смотрели удивленно и грустно. Тело бросало по багажнику во время нашей сумасшедшей поездки, и это очень дурно сказалось на внешнем виде. В таком виде класть в подвал нельзя.

– Отнесите ее в душевую – попросил я – И принесите какой-нибудь одежды. Еще – мыла и губку.

Я отстранил охранника, который примерялся вытаскивать тело из багажника, легко, как перышко поднял Ольгу на руки и бережно опустил на приготовленные носилки. Она была еще теплой, совсем как живая. Когда опускал – будто выдохнула, и на губах вздулись розовые пузыри.

Не выдержал. Все равно потрогал сонную артерию, пытаясь уловить биение жизни. Глупо, конечно, фантазии… но я ведь и сам фантазия! Почему и тут не случиться чуду?

Не случилось.

Охранники подняли носилки и понесли в сторону курсантских душевых. В дом я нести не хотел. Там Никсоны, там Шелепин с Семичастным… пошли они все к черту! Не хочу никого видеть!

Носилки занесли в душевую, и я попросил парней выйти вон. Медленно, осторожно, будто боялся сделать больно, раздел мою мертвую подругу. Открыл теплую воду, и… в дверь душевой постучали. Наверное, принесли мыло и одежду.

Да, это был комендант. Я взял сверток и закрыл за ним дверь, попросил охранников немного подождать. Взял брусок банного мыла, губку, отнес туда, где шумела вода. Поднял тело Оли и отнес под струи воды.

Не помню, сколько времени я ее мыл. Пять минут? Полчаса? Я аккуратно стирал с нее кровь, мыл голову, нашептывая что-то ласковое, как мать, которая моет ребенка. Оля будто спала глубоким сном, казалось, она сейчас откроет глаза и засмеется, скажет что-нибудь озорное, мы обнимемся, и… будем стоять под струями воды, целуясь и прижимаясь мокрыми горячими телами.

Нет. Больше она не встанет и не поцелует.

И еще я понял – наверное, я все-таки ее любил. Просто не хотел себе в этом признаться. Боялся полюбить – слишком много у меня в последние годы было осечек на любовном фронте. Вот я и запретил себе любить.

Закончив, вытер тело большим вафельным полотенцем, и стал одевать подругу в ту одежду, что принес комендант. А принес он камуфляж – ее камуфляж. Для нее сшитый. И то, что это камуфляж – было правильно. Она умерла как солдат, в бою! Так что военная форма для нее – это правильно.

В пакете, оказывается, была и еще смена одежды – для меня. Умный комендант. Хотя большого ума тут и не требуется – стоило только посмотреть на то, во что я одет. Рубашка в клочья, штаны разодраны и в пыли, только туфли сохранили форму и не порвались – лишь перепачкались в крови и штукатурке.

Разделся, сняв мокрые лохмотья одежды (я прямо в одежде мыл тело Ольги), вымылся, вытерся вторым вафельным полотенцем, оделся. Ботинки просто протер клочками рубашки – сойдет, удобные мягкие полуботинки, в берцах еще успею набегаться, пока буду в этих ходить.

Олю обувать не стал – только надел носки. Потом поднял ее на руки как ребенка, и пошел наружу. Никому не доверю, сам отнесу – решил для себя. И отнес.

Мы шли подземными переходами и оказались в подвале дома минут через пятнадцать. Здесь всегда царит холод, так что Оля без проблем полежит до своего успокоения. Не хочу я ее здесь хоронить! И вообще я должен обдумать – где ее хоронить. А сейчас думать не могу. Об этом думать не могу. Вначале – война, потом все остальное.

Положили на носилки за стеллажами с вином. Накрыли плотным брезентом. Все. Вернусь сюда, когда все закончится. Когда эта мерзость закончится. А если меня убьют и не смогу вернуться… попрошу мою группу, вернее – группу Аносова. Они похоронят нас вместе.

Черт! Да что у меня за мысли такие упаднические?! Я должен выжить во что бы то ни стало! Выжить, наказать тех, кто виноват, и дальше идти, вперед! Хватит упадничества! Сцепить зубы и выполнять то, что должен!

***