1972. «Союз нерушимый...»

— Да, спасибо! — кивнул Борис — Может и правда что-то изменится? Вы были правы — мы разуверились. Сами видели, что происходило при Брежневе. Застой, безнадега, и никакого просвета. Ну какой тогда позитив? А если будут перемены…в общем, посмотрим.

Мы сидели еще около часа. Банкет закончился далеко за полночь. Вернее, не закончился — кто хотел, остались допивать и доедать, но это уже самые стойкие. Часть присутствующих на банкете отвели в их комнаты — сами они идти практически не могли. Когда мы с Ольгой вышли на воздух, сытые и усталые, ко мне вдруг подошел тот самый старшина, с которым у нас возник конфликт на входе. Он помялся секунды две, потом попросил:

— Можно с вами поговорить? Я извиниться хочу…ну…за то, что вас не узнал. И что вашего секретаря задел. Простите!

Я хмыкнул, пожал плечами:

— Ты чего, старшина? За что извиняться? Да у меня к тебе никаких претензий! Перестань! Ну нес службу, да. Не узнал — и чего? Я сам себя по утрам бывает не узнаю. А в последний год я все больше бородатым ходил. Так посмеялись, да и забыли! Не беспокойся — если думаешь, что я жаловаться побегу — даже и не думай. Боже упаси стучать! Лучше идти поешь, выпей — у тебя служба уже заканчивается. Нина Викторовна! Угостите старшину, голодный небось! Ну, все, давай! Шагай, старшина! Удачи тебе по службе и по жизни!

Старшина ушел с Ниной Викторовной, успокоенный и довольный, а ко мне тут же подошел Ефремов. Он был мрачен, и я ждал, что сейчас он мне выговорит «за все хорошее». Иван Антонович настоящий коммунист, а еще, как ни странно, на мой взгляд — трансгуманист. Наука — как средство улучшения жизни человека, освобождение его от страданий, избавление от старости и смерти.

— Извините, Михаил Семенович…мне показалось, что вы и правда знаете дату моей смерти. Прошу вас, скажите. Что, недолго мне осталось?

Я помолчал, посмотрел в глаза писателю, которого бесконечно уважал, вздохнул:

— В этом году. 5 октября. Очередной сердечный приступ. Если не займетесь лечением — все так и будет. Сколько проживете после лечения — я не знаю. Но может и еще несколько лет. Вполне вероятно. Слишком уж вы износили себя. Мне очень жаль, Иван Антонович…очень.

Мы помолчали, я не знал, что еще сказать. Ефремов думал о чем-то своем. Потом он неожиданно выдал:

— А я согласен с вами насчет информационного поля. Так все и есть. Вы же сам писатель, знаете, это чувство, когда будто кто-то пишет вашими руками? Текст выходит свободно и легко так, как если бы его нашептывали на ухо. Я уверен — это и есть подключение к информационному полю. Когда я писал рассказал об алмазах в Якутии — я именно так и писал. И потом оказалось — угадал, раскрыл государственную тайну. Мне тогда крепко досталось, нервы потрепали…

— Да, я знаю такое чувство — усмехнулся я — Оно у меня частенько бывало. Кстати — и Булгаков об этом говорил — когда он писал «Мастера и Маргариту» — будто кто-то водил его рукой.

— Спасибо, Михаил Семенович — Ефремов протянул мне руку — надеюсь, мы еще увидимся. Ну а если…не увидимся, то…так тому и быть. Встретимся в информационном поле Земли!

— Встретимся… — вздохнул я, и подумал, что возможно это будет очень нескоро. Интересно, сколько я проживу в этом мире? Может я вообще вечен, как Агасфер? Всегда думал — как бы я жил, если бы знал, что буду вечно молод? Знал, что проживу тысячу лет? Хочется заглянуть за горизонт, посмотреть, что же там, вдалеке!

— Ну что, прощаемся? — услышал я знакомый хриплый голос.

Высоцкий. Он весь вечер был тих и мрачен, не участвовал в разговорах, только ел и пил. Больше — пил. Выпил очень много, но на нем это никак не отразилось. Ну…почти не отразилось. Стоял он твердо, не шатался, только речь немного замедлилась, да глаза неестественно блестели.

— Я обещал тебя вылечить — говорю легко, как бы между прочим — Ты согласен?

— Обещал? — теряется Высоцкий, и недоуменно смотрит мне в глаза. Потом морщит лоб, и неуверенно, как-то растерянно говорит — Да, обещал. А ты…правда можешь? Ну это…излечить? Закодировать, как сейчас говорят.

— Могу…наверное — усмехаюсь я — Только учти: после лечения ты не сможет употребить ни спиртное, ни наркоту. Ни в каком виде не сможешь спиртное — даже в конфетах. А если попробуешь наркотики…лучше не надо. Будет очень плохо. Можешь даже умереть.

— Даже так? — удивляется Высоцкий, и я буквально чувствую, как «шестеренки» в его голове начинают крутиться, скрежетать, выталкивая из глубин мозга решение.

— Так — киваю я, надеясь, что это именно так. Зина научила меня методике гипноза, погружения в сознание, но…я не особо этим пользовался. Вернее — практически не пользовался. Устраивал несколько сеансов гипноза на больных психлечебницы, в которой она работала, и у меня получалось. Но чтобы вот так, с обычным человеком… Впрочем — у меня есть еще иглоукалывание, и это дополнительный фактор, способствующий успеху.

— А когда? — задумчиво прикидывает что-то Высоцкий.