1972. «Союз нерушимый...»

Народ в камере зашевелился, ко мне обратились десятки лиц — заспанных, злобных, спокойных, взволнованных — разных лиц. И главное сейчас было — не увидеть в них людей. Потому что они теперь не люди, а «куклы». И нет им пощады. Здесь нет ни одного существа, заслуживающего жалости. Вон тот ублюдок забил всю свою семью молотком — родителей, сестру, брата. Чтобы остаться наследником и жить в свое удовольствие. Придумал историю, что в дом ворвались бандиты и всех убили.

Вон тот — грабил и насиловал женщин в городском парке. Он ударил девушку ножом — десять раз. Думал — не выживет. Но она выжила, выползла на дорогу и ее спасли. А еще — она описала его внешность. Потому его и взяли.

Этот — ходил по квартирам и грабил пенсионеров. Бил молотком по голове. Поймали совершенно случайно — соседка увидела, как он выходит из квартиры, подглядывала в глазок. А она его знала.

Вот этот — знакомился с женщинами, мечтающими выйти замуж. А на свидании у них дома — насиловал и душил. Ну и само собой — грабил. Вообще-то без «грабил» не обходится ни одно преступление. Главное заключено именно в этом слове — «грабил» — а маньячество, это уже потом.

Эти двое — банда, настоящая банда. Убили кассира, забрали деньги. Потом еще грохнули инкассатора, и тоже ушли с деньгами. Потом двух милиционеров, которые хотели проверить документы. Еще — случайного прохожего и его жену — те шум подняли. В общем — руки по локоть в крови. А сдала их баба одного из них. Нехрен было хвастаться преступлениями, а потом другую бабу трахать. Вот бывшая и сдала. А ребята крепкие — бывшие спортсмены. Кому-то достанутся…мало не покажется.

Вот тот, с туповатым лицом дебила изнасиловал и убил двух девочек, 12 и 13 лет. Подробности даже вспоминать не хочу, настолько это отвратно.

Я всех их помню, все подробности преступлений. Мне прислали не все тома дела, сделали из них выжимку, основное, соорудили что-то вроде досье. Но мне этого вполне хватило, чтобы понять. Есть фото, есть описание событий. И я согласен — им жить не надо.

— Все слушайте! — повысил я голос — Вы все приговорены к смерти! Вы все заслуживаете смерти! Но вам будет дан шанс. Вас будут выводить по одному, и вы будете драться с нашим человеком. Победите — вас увезут назад в тюрьму. Проиграете — смерть. У вас будет пистолет с восемью патронами и нож. У вашего противника — ничего. Так что шанс у вас есть.

Я намеренно не сказал, что их оставят жить. Я сказал, что их увезут назад, в тюрьму. Но никто из осужденных разницы не понял. Никто. Их все равно казнят, но только потом, в тюрьме. Или по дороге в тюрьму. Ни один из них жить не будет — хотя бы потому, что они теперь знают обо мне, и о том, что здесь будет происходить. А нам слухи ни к чему. И мне ведь надо их как-то мотивировать? Чтобы как следует старались порешить моих курсантов…

Жалко ли мне курсантов? Конечно, жалко. Но это ничего не значит. Абсолютно ничего. Это служба. Это работа. И те, кто не может ее исполнить — отсеются. Сутками мы делали из них настоящих бойцов, сутками натаскивали, как бойцовых собак. Но если они все еще не могут взять зверя — зачем нам такие собаки?

— Эй, вы чего?! У меня двадцать лет! Какая смерть?! — завопил молодой крепкий мужик из угла камеры — Не имеете права!

— Я все сказал. Будем выкликать по фамилии. Выходите, идете с конвоирами. Оружие получите на месте.

Я развернулся и ушел, не обращая внимания на возмущенные крики, стоны и даже плач. Каждый человек кузнец своего несчастья. Они свое сковали.

Кого я бы еще и мог понять, так это вот тех самых бандитов. Эти боролись за крупный куш — их могли подстрелить, они стреляли — грабители, как грабители. Но вот эти мрази?! Стариков?! Детей?!

В тире все было готово. Стоял Самурай, как обычно расслабленный и спокойный, как богомол перед сражением, рядом с ним парень, с позывным «Хохол». Он и был украинцем, с говорящей фамилией Сидоренко. Конопатый, с широким улыбчивым лицом — настоящий украинец, какими их представляют на картинках и в литературе. Сам он родом был из Харькова, потомственный гэбэшник. Папаша его дослужился до полковника, и насколько я знаю — служил не следователем, а самым что ни на есть боевым офицером, на фронте. Что-то вроде Аносова. Он и после войны занимался поиском и уничтожением бандеровских схронов. Сын, так сказать пошел по его стопам. Хороший парнишка, и воспитан правильно.

— Первый номер у него — пояснил Самурай.

— Хорошо — кивнул я — Ходасевича сюда. Знаешь что…пусть кто-нибудь из курсантов сходит за ним. Потом его очередь подойдет — кем-нибудь заменишь. И с охранниками пускай ведет, это уж само собой разумеется. И наручники пусть наденут, нам проблемы ни к чему.

Самурай кивнул и вышел из тира, а я подошел к Аносову и остальным инструкторам, сидевшим за стеклянной пуленепробиваемой перегородкой, отделявшей часть тира от общего зала. Здесь разряжали и осматривали оружие, чистили его, да и вообще — перегородка с бойницами могла служить и опорным пунктом, если кто-то захочет штурмовать тир снаружи. Пробить ее можно только из гранатомета.