1974: Сезон в аду

— Мы слышим их каждый день.

Сосал ее нижнюю губу.

— Они говорят с нами.

Сжимал ее бедра.

— Они спрашивают нас: почему? почему? почему?

Я — все быстрее и быстрее.

— Я слышу ее каждый день.

Быстрее.

— Она спрашивает: почему?

Быстрее.

— Почему?

Сухая болезненная кожа на сухой болезненной коже.

— Почему?

Я думал о Мэри Голдторп, о ее шелковых трусах и чулках.

— Она стучит в эту дверь и хочет знать почему.

Быстрее.

— Она хочет знать почему.

Мой сухой край о ее сухой край.

— Я слышу, как она говорит: «Мамочка, почему?»

Я думал о Мэнди Уаймер, о ее задравшейся деревенской юбке.

— Почему?

Быстро.

Сухо.

В голове — другой Гарланд.

Конец.

— Я больше не могу одна.

Чувствуя свой сухой раздраженный член, я слушал, как она говорила сквозь темноту.

— Они отобрали ее у меня. А потом Джеф, он…

Лежа с открытыми глазами, я думал о двуствольных винтовках, о Джефе Гарланде, Грэме Голдторпе, о чертовом круговороте.

— Он был трус.

Фары проезжающей мимо машины проволокли по потолку тени. Интересно, Джеф выбил себе мозги здесь, в этом доме, в этой комнате, или где-то в другом месте?

— Все равно кольцо всегда болталось на пальце.

Я лежал в постели вдовы и матери и думал о Кэтрин Тейлор. Я зажмурил глаза, как будто меня здесь не было.

— А теперь вот Джонни.

Я насчитал только две спальни и ванную. Интересно, где спал брат Полы Гарланд? Джонни спал в спальне Жанетт?

— Я не могу так больше жить.

Я нежно гладил свою правую руку, ее шепот плескался вокруг меня, качая на краю сна.

Была ночь перед Рождеством. В темном лесу стоял новый бревенчатый сруб, в его окнах горели желтые свечи. Я шел по лесу, под ногами был легкий снег. Я шел домой. На крыльце я отряхнул ботинки от снега и открыл тяжелую деревянную дверь. В очаге горел огонь, и комната была наполнена ароматом домашней стряпни. Под идеальной новогодней елкой лежали красиво упакованные коробки с подарками. Я вошел в спальню и увидел ее. Она лежала под рукодельным лоскутным покрывалом, ее золотые волосы разметались по клетчатым подушкам, глаза ее были закрыты. Я сел на край кровати, расстегнул свою одежду, тихо скользнул под одеяло и прижался к ней. Она была холодной и мокрой. Я попытался нащупать ее руки и ноги. Я сел в кровати и откинул покрывало и одеяла — все было красным. Только голова и грудь, распоротая по швам. Ни рук ни ног не было. Я прощупал одеяла. Ее сердце с тупым стуком упало на пол. Я поднял его своей перебинтованной рукой. Пыль и перья прилипли к крови. Я прижал грязное сердце к ее груди, гладя ее золотые локоны. Волосы остались у меня в руке, отстав от ее головы. Я лежал на кровати, весь в крови и перьях, в ночь перед Рождеством, и тут кто-то постучался в дверь.

— Что это было? — Сна ни в одном глазу.

Пола Гарланд вставала с кровати.

— Телефон.

Она взяла свою желто-зелено-коричневую кофту, надела ее на ходу и спустилась вниз, сверкая голой задницей. Цвета эти ей совсем не шли.

Я лежал в постели, слушая, как под крышей шебуршали мыши или птицы.

Минуты через две я сел в кровати, потом встал, оделся и спустился вниз.

Миссис Пола Гарланд сидела в бежевом кожаном кресле, качаясь взад-вперед и сжимая в руках школьную фотографию Жанетт.

— Что такое? Что случилось?

— Звонил наш Пол…

— Что? Что произошло? — Я думал: черт, черт, черт. Перед глазами — разбитые машины и окровавленые лобовые стекла.

— Полиция…

Я упал на колени, тряся ее:

— Что?

— Они его поймали.

— Кого? Пола?

— Какого-то мальчишку из Фитцвильяма.

— Что?

— Они говорят, что это сделал он.

— Что сделал?

— Они говорят, что он убил Клер Кемплей и…

— И что?

— Он сказал, что он убил и других.

Внезапно все стало красным, ослепляюще-кровавым.

Она продолжала:

— Он сказал, что он убил Жанетт.

— Жанетт?

Ее рот и глаза были открыты, но ни звука, ни слез не было.

Я бегом поднялся на второй этаж. Рука горела.

Обратно вниз по ступенькам с туфлями в одной руке.

— Ты куда?

— В офис.

— Пожалуйста, не уходи.

— Я должен.

— Я не могу остаться одна.