1979

Я чувствовал себя как пару дней назад, ночью, в пустыне под Аламутом: камни и песок остыли, сильно похолодало, а он все стоял там, освещенный луной - Кристофер неизменно оказывается на свету, - и не произносил ни слова, даже не шевелился. Он стоял неподвижный, залитый светом - будто статуя.

Или как когда ночью я переворачивался на другой бок и прикрывал ладонью его затылок; либо натягивал на него одеяло, потому что замечал, что во сне он мерзнет. В такие мгновения, когда я смотрел на него в полутьме, мне казалось, будто он и в самом деле статуя, нечто отлитое в форму, но такое, что никем не было создано, а просто существует - светящееся, неприступное, страшное...

Однажды в Египте - мы тогда путешествовали вдвоем по другой пустыне, Синайской, - я испугался; мы меняли шину у нашего "пежо", я отошел пописать за скалу и увидел звезды, а он прокрался за мной, чтобы меня напугать; где-то вдали горели нефтяные костры, они окрашивали песок и все вокруг блекло-оранжевым цветом, и я действительно испугался, как Кристофер и задумал, и нечаянно порвал деревянные четки, которые много лет назад мне подарил Бенджамин, - это тоже случилось из-за моего страха.

Иногда Кристофер разговаривал во сне - в этом, конечно, нет ничего необычного, во сне все разговаривают, - или дрожал, или ему снилось, что у него выпадают зубы. Тогда я его обнимал и с радостью принял бы любые мучения за то, что снова держу его в объятиях, ведь мы с ним не спали вместе уже много лет. Я всегда видел себя как бы сверху; я любил Кристофера.

Хозяин дома, бородатый иранец с шарообразным животом, в бирюзовом пуловере от Лакоста, подошел и представился мне. Он поправил воротник своей полосатой тенниски и энергично пожал мою руку.

"Добро пожаловать, мой юный друг, - сказал он. - А где же ваш Кристофер?"

"Он где-то там, сзади. Я его только что видел. Добрый вечер. Большое спасибо за приглашение. Вечеринка просто супер". Я все еще тряс его руку обеими руками, и он ее забрал.

"Ах, знаете, она, к сожалению, будет последней, на долгое время", улыбнулся он; и когда я опустил глаза на свои сандалии, потому что не знал, что ответить, спросил, не хотим ли мы посмотреть его гашишную рощу.

Он повел Кристофера и меня - потому что внезапно, как по мановению руки, Кристофер тоже оказался здесь, будто инстинктивно почувствовал, что намечается что-то интересное, - легким нажатием на наши плечи дав понять, что надо свернуть направо; мы прошли вдоль ручья, потом одним прыжком перемахнули через него и углубились в темные заросли.

Кто-то, наверное, вылил в ручей много ведер красящей жидкости: водный поток, который струился по саду, стал теперь молочно-белым и непрозрачным. Идти сквозь гашишную рощу было легко, и хозяин дома на ходу рассказывал о почвах Тегерана, которые расположены как раз на такой высоте над уровнем моря, как нужно, и имеют оптимальное содержание кремнекислой соли, представьте, говорил он, что мы с вами находимся в образцовом винодельческом хозяйстве.

Растения распространяли тяжелый смолянистый запах; проходя мимо, я задевал пиджаком листья, и он весь пропитался запахом гашиша. Стволы были толщиной чуть ли не с мою шею.

Мы остановились на небольшой поляне. Стояла ясная ночь, над нами сияли звезды. Я взглянул на небо.

"Смотрите, вон там Большая Медведица. А вон на той стороне Орион. Вон там, повыше, - совсем маленький".

"Ну же, - сказал хозяин дома. - Раздевайтесь".

Кристофер расстегнул брюки и снял их с себя. Через бинты на его ногах просвечивали покрытые темно-коричневыми корками, желтеющие по краям язвы. Он ухмыльнулся, будто ожидал увидеть что-то новенькое, такое, чего еще не знал, новую игрушку - мне эта Кристоферова ухмылка была хорошо знакома.

"Оба", - сказал хозяин, стягивая через голову свой лакостовский пуловер и тенниску. Он был толстым и сильно волосатым. Я увидел, что на груди у него висит какой-то аппарат; к этой деревянной, величиной с карманную книжку штуковине было прикреплено несколько тонких резиновых трубок. Он взял конец одной трубки в рот, а другую дал Кристоферу.

Оба теперь были подключены друг к другу; на мгновение мне показалось, будто они пребывают в ином времени, на рубеже прошлого и нынешнего веков. В этой машине было что-то викторианское, что-то от замаскированной, пугающей непристойности бронзовых болтов и темной свилеватой древесины.

Хозяин дома начал, тяжело дыша, посасывать трубку. Потом нажал на маленький медный переключатель, и машина заработала. Кристофер, как и он, был совершенно голый.

"Я же сказал, что вы тоже должны раздеться, - обратился ко мне хозяин. - да-да, я вам говорю. Вот, возьмите". И протянул мне трубку.

Меня чуть не вырвало. Я размахнулся и ударил его по лицу. Трубка выпала у него изо рта, из носа потекла тонкая струйка крови. Машина вдруг зажужжала. Он наклонился вперед, издал какой-то булькающий звук и со стоном поднес руки к лицу.

Я понял, что ударил слишком сильно, и стал извиняться. Одновременно поднимая с земли его лакостовский пуловер и рассыпавшиеся трубки.