1979, Твердая рука

Я снова кивнул. Бывали случаи, когда организаторы покупали лошадей по дешевке и продавали их членам синдиката чуть ли не в четыре раза дороже.

Совершенно безопасный вид вымогательства, да к тому же вполне легальный.

- Эти лошади бегут не так, как должны, Сид, - откровенно признался он. - Я не могу избавиться от подозрения, что в синдикате есть кто-то, следящий за этим. Вы не взялись бы выяснить? Тихо и осторожно?

- Я постараюсь, - проговорил я.

- Хорошо, - с явным удовлетворением отозвался он. - Думаю, что вам удастся. Я дам вам список имен членов синдиката. - Он достал из внутреннего кармана сложенный лист бумаги. - Вот они, - он развернул его и указал. - Четыре лошади. Синдикат зарегистрирован в Жокейском Клубе совершенно открыто, с указанием счетов и прочего. На бумаге-то все в порядке, но скажу честно, Сид, мне это не нравится.

- Я проверю, - пообещал я.

Он от души поблагодарил меня, что показалось мне излишним, и отошел. Через минуту-другую он присоединился к Розмари и Джорджу и заговорил сними.

Поодаль от них стоял Бобби Анвин. Он держал в руках блокнот и авторучку, и один из тренеров-середнячков не знал, куда деваться от его расспросов. Громкий голос Бобби словно плыл в воздухе и был повсюду - резкий, с характерной северной напористостью и инквизиторскими интонациями, заимствованными у тележурналистов.

- В таком случае можете ли вы сказать, что совершенно удовлетворены тем, как скачут ваши лошади?

Тренер озирался по сторонам, желая поскорее скрыться, и переминался с ноги на ногу. Удивительно, что он вообще согласился на интервью. Печатные колючки Бобби Анвина ранили весьма жестко. Но ему доставляло прямо-таки садистское наслаждение сталкиваться со своей жертвой лицом к лицу. Писал Боб крепко, и его охотно читали, но все связанные со скачками дружно проклинали и ненавидели его.

В течение многих лет между ним и мной сохранялось некое подобие перемирия. На практике это означало, что он свел употребление слов «Слепой» и «кретин» к двум в каждой статье, когда речь шла о проигранных мной скачках. С тех пор как я перестал выступать, я больше не был для него мишенью, и понемногу мы начали не без странного удовольствия болтать друг с другом, словно бередя раны.

Бобби увидел меня краем глаза и решил отпустить на свободу несчастного тренера. Он повернул свой большой клювообразный нос в мою сторону. Высокий, на вид лет сорока, неистребимо провинциальный, Бобби был борцом по натуре и достиг всего без чьей-либо помощи. Он прошел трудный путь и постоянно напоминал об этом другим. Должно быть, в наших судьбах было немало общего, потому что я тоже вырос на темных улочках городских окраин, но не темперамент и не отношение к жизни. Похоже, что удары судьбы приводили его в ярость, а я сносил их молча, а значит, он говорил, не закрывая рта, а мне приходилось его слушать, - Я оставил иллюстрированный журнал с моей статейкой в комнате для прессы, - сообщил он. - Зачем он тебе понадобился?

- Меня просто кое-что заинтересовало.

- Да брось ты, - усомнился он. - Чем ты сейчас решил заняться?

- Не трудно ли тебе немного рассказать, о чем будет твоя следующая статья?

- спросил я.

- Ладно. Предложение принято, - откликнулся он. - Я заказал бутылку отличного марочного шампанского в здешнем баре. Выпьем после первого заезда. О'кей?

- А если мы закажем сандвичи с копченой семгой, ты не поделишься со мной подробностями, о которых не написал в статье?

На губах у него заиграла мерзкая ухмылка, и он сказал:

- Почему бы и нет?

После первого заезда результаты нашей сделки оказались на столе.

- Да, Сид, дружище, ты можешь это себе позволить, - проговорил он, откусив сандвич. Потом Боб взял в руку бутылку в золотой фольге. - Итак, что ты хотел узнать?

- Ты ездил в Ньюмаркет в конюшню Джорджа Каспара, когда готовил статью? Я указал на иллюстрированный журнал, лежавший рядом с бутылкой.

- Да. Ездил.

- Расскажи мне об этом.

Он застыл с полупрожеванным куском сандвича.

- Что тебя интересует?

- Какого ты мнения о Джордже Каспаре как о человеке?

Он заговорил, доедая кусок темного хлеба.

- Я уделил ему довольно много места, - Он бросил взгляд на журнал. - В общем-то я сказал все, что хотел. Он лучше всех тренеров на скачках знает, когда лошадь бывает готова, когда нет, в каком заезде у нее есть шанс победить и прочее. Но в людях он совершенно не разбирается и бесчувственен, словно камень. Он помнит имена и предков каждой из своих ста двадцати лошадей и способен отличить одну от другой, даже когда они бегут далеко под ливнем, а это практически невозможно. Но что касается сорока парней, работающих у него, то он просто зовет их Томми. Ему нет до них никакого дела. Они для него все на одно лицо.

- Эти парни приходят и уходят, - заметил я, стараясь не выдавать своего отношения.

- Но ведь и лошади тоже. Нет, ему так удобней. А на людей ему наплевать.

- А на женщин? - полюбопытствовал я.

- Он их использует, бедных дурочек. Могу поклясться, что, занимаясь любовью, он думает о завтрашних скачках.