1982, Жанин

Мы боимся ответственности, это же ясно как день, и потому недоступные тела так влекут нас. Мы презираем землю, по которой ходим, и смотрим на звезды в надежде, что они населены существами настолько уродливыми, что мы сможем рядом с ними выглядеть почти божественно и в то же время такими добрыми и мудрыми, что они смогут взять нас за руку и наставить на путь истинный. Соседи должны быть нижестоящими или вышестоящими по отношению к нам, это же ясно, мы ведь не верим в партнерство, в равноправное распределение благ и обязанностей. Небольшие сообщества живут в таком равенстве, но только русские и французы пытаются создать их в большом масштабе, и у них НИЧЕГО НЕ ВЫХОДИТ, хахаха, НИЧЕГО НЕ ВЫХОДИТ, хахаха, НИЧЕГО НЕ ВЫХОДИТ, а мы тому и рады: мы ведь уверены, что свободное и равноправное общество нужно только бедным и голодным. Свободное и равноправное общество.От этих слов смердит, как от предвыборных речей, они значат не более, чем слова любовьи мирв проповеди армейского священника. Свобода, равенство, любовь, мир ничего сегодня не обозначают, это общие слова, поэтому если ученые вдруг обнаружат в наши дни, что в пыли Крабовидной туманности обитают микробы, то они почувствуют совершенно бескорыстное воодушевление. В этой Вселенной есть шанс только у той жизни, которая существует за пределами нашей досягаемости.

Мы верим в Тебя, мы сделали то, чего нам не следовало делать, и не сделали того, что должны были сделать, и в нас нет больше жизненной силы.

(Где ты этого нахватался, Джок?)

Мы умоляем Тебя, Господи, освети нашу тьму и своей великой милостью защити и спаси нас от всех кошмаров НОЧИ, сотворенной нами. Не знаю, откуда я узнал все это. Может быть, я услышал это по радио, когда был маленьким, ведь знаю же я, что было время, когда Тебе поклонялись как внеземному Большому Отцу, который однажды скомкает землю, как туалетную бумагу, и сожжет ее и развеет пепел, потому что слишком много на ней развелось плохих мальчиков и девочек; а потом Ты сделаешь прекрасную новую землю для прекрасных и чистых мальчиков и девочек, которым Ты позволил выжить при крушении старой земли. Нo это звучит слишком практично, научно, технологично, и сейчас военные и политики используют землю, как туалетную бумагу, и если они сожгут ее дотла, то некому будет возродить пустыню, которую мы сотворили. Потому что Ты не внеземной. Ты – слабое мерцание далекой, разумной доброты, которая, если ее правильно разделить и усилить, зажжет в нас свет и сделает пригодными для лучшей жизни. Тусклый путеводный огонек среди окружающего мрака.

(Сентиментальная крыса.)

Когда это Ты успел усвоить такой едкий тон? Разве не я здесь циничный и отстраненный судья, проклинающий всё и вся? Мне только и остается, что верить в оппозицию вроде Тебя, надо же поддерживать равновесие в моей больной голове. Если Ты переберешься в мой угол ринга, то непременно увлечешь меня в свой, а по правде сказать, милый Б., у меня не хватит сил, чтобы быть полезным, дальновидным и добрым.

(Силу обретают в процессе тренировок, сэр.)

Даже не пытайся ничему меня учить, Б. Только самоуверенные люди пытаются улучшить себя морально. Моральное самосовершенствование асоциально. Оно слишком много хлопот приносит остальным – тем, кто занимается финансовым самосовершенствованием.

(До чего же остроумно, сэр! Вы и вправду блещете сегодня утром.)

Утром?

Утро. Можно погасить свет. Между двух занавесок с голубыми колокольчиками видна серая холодная полоска рассвета. Что это, Селкерк? Пиблс? Встань. Подойди к окну. Осторожно раздвинь занавески.

Серое рассветное небо, серое море, между ними серые горы. Где я? Ну-ка, подними окно. Внизу серое шоссе, за ним доки, потом опять море. Это же Гринок, но как я здесь оказался? О боже мой. Припоминаю… Вчера была встреча на заводе «Ай-би-эм». Ах, как скверно.

Вскоре после начала я впал в беспомощную растерянность. Потом пытался сосредоточиться и все равно не мог понять, что мне говорят. Я отчетливо слышал каждый слог, но смысл ускользал, словно говорили на китайском. Меня о чем-то спрашивали. Я пытался вежливо кивать в ответ, а потом едва не упал в обморок. Придя в себя, услышал свой голос:

– Стакан воды, будьте так любезны.

– Кончено, кончено, – отвечали они (на самом деле они наверняка говорили «конечно»).

– Все кончено, но вы очень милы, – сказал я, улыбаясь хизлоповой улыбкой, но так и не смог вспомнить, зачем я здесь.

И я сказал им об этом. Извинился. Переработал, понимаете? Понимающие улыбки.

– Не переживай, Джок, сейчас мы закажем такси, тебя отвезут на станцию.