1984

Он прижимал к себе Джулию, обхватив за талию, и они стояли, бок о бок касаясь друг друга. Их телам никогда не породить на свет ребенка, этого им не суждено. Они могут передать свою тайну из уст в уста, от разума к разуму. Женщина во дворе лишена разума, у нее есть лишь сильные руки, горячее сердце и способное к зачатию лоно. Уинстон подумал, сколько детей она родила. Вполне могла и пятнадцать. Пожалуй, какой-нибудь год в юности она была прекрасна, как дикая роза, потом внезапно раздулась, словно опыленный фрукт, стала твердой, красной и загрубелой, тридцать лет кряду стирала, скребла, штопала, готовила, подметала, чистила, латала, стирала – сперва для детей, потом для внуков. И после такой жизни она все еще способна петь! Мистическое благоговение, которое Уинстон испытывал к женщине, сливалось с образом бледного, безоблачного, уходившего в бесконечность неба над дымоходами. Как странно, небо, оно одно и то же и здесь, и в Евразии, и в Востазии. И люди под небом очень похожи, везде, во всем мире, сотни тысяч миллионов людей, не подозревающих о существовании друг друга и при этом совершенно одинаковых, людей, которые так и не научились мыслить, и все же хранят в своих сердцах, животах, мышцах силу, способную перевернуть мир. Если надежда и есть, то она в пролах! Даже не дочитав Книгу до конца, Уинстон знал, в чем заключается главный посыл Гольдштейна: будущее принадлежит пролам. Есть ли уверенность, что, когда время пролов придет, их мир не будет так же чужд ему, Уинстону Смиту, как и мир Партии? Есть, потому как там наверняка будет править здравый смысл. Где есть равенство, есть и здравый смысл. Рано или поздно это случится: силу сменит сознательность. Судя по этой героической женщине, пролы бессмертны. В конце концов они проснутся. А до тех пор, пусть даже тысяча лет потребуется, они выживут, несмотря ни на что, словно птицы, передающие из поколения в поколение живучесть, какой Партия лишена и какую не способна истребить.

– Помнишь дрозда, что пел нам на опушке?

– Он пел не нам, – возразила Джулия. – Он пел для собственного удовольствия. Нет, даже не так. Он просто пел.

Поют птицы, поют пролы, а Партия – нет. По всему миру – в Лондоне и в Нью-Йорке, в Африке и в Бразилии, в таинственных, запретных землях по ту сторону границ, на улицах Парижа и Берлина, в деревнях на бескрайних равнинах России, на уличных рынках Китая и Японии, – везде стоит одна и та же крепкая, непобедимая женщина, страшно раздувшаяся от родов и непосильного труда, и все равно поет. Из ее могучих чресел когда-нибудь выйдет раса людей мыслящих. Мы обречены, за ними будущее. Если нам удастся сохранить свой разум, как им удалось сохранить тело, то мы сможем с ними соединиться и передать тайное знание: два плюс два равно четыре.

– Мы мертвецы, – проговорил Уинстон.

– Мы мертвецы, – покорным эхом отозвалась Джулия.

– Вы мертвецы, – бухнул железный голос у них за спиной.

Они отпрянули друг от друга. У Уинстона кровь застыла в жилах. У Джулии глаза полезли на лоб, лицо покрылось смертной желтизной. Пятна румян на щеках резко выделялись, словно парили над кожей.

– Вы мертвецы, – повторил железный голос.

– За картиной был, – выдохнула Джулия.

– За картиной, – подтвердил голос. – Оставайтесь на своих местах. Не двигайтесь, пока не прикажут.

Началось, наконец-то началось! Им оставалось лишь стоять и смотреть друг другу в глаза. Спасаться бегством, покинуть дом, пока не поздно, им даже не пришло в голову. Ослушаться железного голоса и в мыслях не было. Раздался щелчок и звон разбитого стекла – картина упала со стены, обнажив скрытый за ней телеэкран.

– Теперь им нас видно, – сказала Джулия.

– Нам вас видно, – подтвердил голос. – Выйдите на середину комнаты. Станьте спиной к спине. Руки за голову. Друг друга не касаться.

Они и не касались, но Уинстону казалось, что он чувствует дрожь Джулии, или то была его дрожь? Ему удалось сцепить зубы и не лязгать ими, вот только колени не слушались. Снизу донесся стук шагов – на лестнице и возле дома. Двор заполнился людьми, по плитам что-то протащили. Пение женщины резко оборвалось.

– Дом окружен, – сказал Уинстон.

– Дом окружен, – повторил голос.

Джулия лязгнула зубами.

– Думаю, нам можно сразу попрощаться, – сказала она.

– Можете сразу попрощаться, – подтвердил железный голос. И тут встрял совершенно другой голос, высокий, учтивый и смутно знакомый:

– Кстати, раз уж мы затронули эту тему! Последние строки детского стишка такие:

Вот свечка, на пути в кроватку светить,
А вот и палач идет – тебе головку с плеч рубить!

За спиной Уинстона раздался звон разбитого стекла, на кровать посыпались осколки. В окно просунулась пожарная лестница, кто-то стал по ней подниматься. Внизу загремели шаги, в комнату с дубинками наперевес ворвались дюжие парни в черной униформе и сапогах со стальными подковками.