1984

Уинстон больше не дрожал, у него даже глаза словно на месте застыли. Сейчас главное – не шевелиться, стоять смирно и не дать им повода ударить! Перед ним встал мужчина, подбородок его напоминал челюсть классного бойца, где рот был лишь узкой щелью, и принялся задумчиво поигрывать дубинкой. Уинстон встретился с ним взглядом. Ощущение наготы оттого, что стоишь, сложив руки на затылке и не можешь защититься от удара, было почти невыносимым. Мужчина высунул кончик белого языка, облизнул то место, где у других губы, и прошел мимо. Снова раздался звон осколков: кто-то взял со стола стеклянное пресс-папье и грохнул его о каминную решетку.

По половику покатился кусочек коралла, крохотный, розовый, похожий на сахарную розочку с торта. Какой маленький, подумал Уинстон, какой крохотный! За спиной раздались глухой удар и судорожный вздох, потом пинок в лодыжку едва не сбил его с ног. Джулия согнулась пополам, получив удар в солнечное сплетение, и корчилась на полу, хватая воздух ртом. Уинстон не отважился повернуть голову ни на миллиметр, но иногда краешком глаза видел ее мертвенно-бледное, искаженное лицо. Сам скованный ужасом, он чувствовал ее невыносимую боль и еще более мучительную, отчаянную попытку глотнуть воздуха. Он знал, каково ей: самая жуткая и нескончаемая боль меркнет по сравнению с тем, что не можешь дышать. Двое мужчин подхватили ее за колени и за плечи и вынесли из комнаты, словно мешок с тряпьем. Перед Уинстоном мелькнуло желтое, искаженное лицо с закрытыми глазами, все еще с пятнами румян на щеках. Больше он ее не видел.

Уинстон стоял как вкопанный. Его пока не били. В голове замелькали непрошеные, обрывочные мысли. Арестовали ли Чаррингтона? Что сделали с женщиной во дворе? Ему отчаянно захотелось помочиться, хотя он делал это всего пару-тройку часов назад. Часы на каминной полке показывали девять, то есть двадцать один час. Тогда почему еще светло? Разве августовским вечером в двадцать один час не должно быть гораздо темнее? Может, они с Джулией перепутали, проспали всю ночь и проснулись в восемь тридцать утра? Впрочем, эта мысль его мало занимала, и развивать ее он не стал.

В коридоре раздались легкие шаги, и в комнату вошел мистер Чаррингтон. Люди в черной униформе заметно подобрались, да и Чаррингтон был уже не тот старик. Его взгляд упал на осколки стеклянного пресс-папье.

– Подобрать! – резко приказал он.

Один из людей в форме бросился исполнять. Пролский выговор исчез, и внезапно Уинстон понял, чей голос раздавался из телеэкрана пару минут назад. Чаррингтон остался в старом бархатном пиджаке, но его прежде седые волосы вдруг почернели, и очки он снял. Бросил на Уинстона пронзительный взгляд, словно личность сверил, и больше не обращал на него внимания. Теперь это был уже другой человек. Тело распрямилось и заметно разрослось, лицо претерпело незначительные перемены, и все же произошедшая метаморфоза бросалась в глаза: черные брови утратили кустистость, морщины разгладились, черты неуловимо изменились, даже нос явно укоротился. К нему было обращено бдительное и безучастное лицо человека лет тридцати пяти. До Уинстона дошло, что он впервые в жизни доподлинно видит перед собой сотрудника полиции помыслов.

Часть третья

I

Уинстон не знал, где он. По-видимому, в министерстве любви, хотя наверняка не скажешь. Камера без окон с высоким потолком, сверкающий белый кафель на стенах. Скрытые лампы льют холодный свет, слышится низкое, монотонное гудение, наверное, вентиляция. По всему периметру тянется скамья или, скорее, узкая полка с разрывом в одном конце на дверь, а в другом на парашу, унитаз без деревянного стульчака. На каждой стене висело по телеэкрану.

Живот ныл тупой болью еще с тех пор, как его затащили в закрытый фургон и увезли. Вдобавок терзал нестерпимый голод. В последний раз Уинстон ел то ли сутки, то ли полтора суток назад. Он не знал, когда его забрали, и, верно, никогда не узнает, было то утром или вечером. С момента ареста его не кормили.

Он изо всех сил старался сидеть на узкой скамье неподвижно, сложив руки на коленях. К этому его уже приучили: стоило чуть пошельнуться, как с телеэкрана раздавался окрик. Между тем чувство голода нарастало. Больше всего Уинстон мечтал о кусочке хлеба. В кармане комбинезона могли заваляться несколько крошек и того лучше (порой что-то под подкладкой чуть царапало ногу) целая корочка! В конце концов искушение пересилило страх, и Уинстон полез в карман.

– Смит! – раздался окрик с телеэкрана. – 6079, Смит У.! Руки из карманов!