1984

Они обменялись еще несколькими бессвязными репликами, и вдруг без видимой причины окрик с телеэкрана велел им замолчать. Уинстон затих, сложив руки на груди. Эмплфорт, едва помещавшийся на узкой скамье, ерзал из стороны в сторону, сцеплял тонкие руки то на одном колене, то на другом. Телеэкран крикнул ему, чтобы сидел смирно. Время шло. Двадцать минут, час… сложно судить, сколько именно. Снаружи снова затопали. У Уинстона вновь заныло нутро. Скоро, слишком скоро, минут через пять или прямо сейчас придут и за ним.

Дверь открылась, вошел молодой офицер с бесстрастным лицом, указал на Эмплфорта и произнес:

– Помещение 101.

Встревоженный, ничего не понимающий Эмплфорт неуклюже поплелся за конвоирами.

Казалось, прошло очень много времени. Снова разболелся живот. Разум Уинстона крутился вокруг одних и тех же мыслей, словно шарик в лабиринте-головоломке, постоянно падающий в одну и ту же дырочку. Мыслей у него было шесть: боль в животе, кусочек хлеба, кровь и вопли, О’Брайен, Джулия, бритвенное лезвие. Живот скрутило: Уинстон вновь услышал топот. Дверь распахнулась, в камеру хлынул запах застарелого пота. Конвоиры ввели Парсонса, одетого в шорты цвета хаки и футболку.

На этот раз Уинстон так поразился, что глазам не поверил.

– И вы здесь?! – воскликнул он.

Бедняга Парсонс посмотрел на Уинстона без всякого интереса или удивления. Он начал нервно расхаживать взад-вперед, явно не в силах угомониться. При каждом шаге пухлые колени подкашивались. Он пристально смотрел вперед широко распахнутыми глазами, словно пытался что-то рассмотреть вдалеке.

– За что вас взяли? – поинтересовался Уинстон.

– Помыслокриминал! – почти прорыдал Парсонс. В его голосе было и признание вины, и недоверие, и ужас от того, что подобное слово может относиться к нему. Он замер напротив Уинстона и взволнованно зачастил: – Старина, вы ведь не думаете, что меня расстреляют? Нельзя же расстрелять человека, если он ничего не сделал… только подумал! Я знаю, меня обязательно выслушают, изучат мое досье и во всем разберутся! Я им так доверяю! Вы-то знаете, что я за человек. Не такой уж и плохой, хотя и не слишком башковитый. Зато я старательный и для Партии делал все, что мог! Как думаете, отделаюсь я пятью годами? Или дадут лет десять? Да я и в трудовом лагере могу просто горы свернуть! Они же не расстреляют за то, что сошел с рельсов всего разок?

– Вы виновны? – спросил Уинстон.

– Ну конечно! – вскричал Парсонс, умильно взглянув на телеэкран. – Неужели вы думаете, что Партия арестует невиновного?! – Его лягушачье лицо стало спокойней и даже приняло слегка самодовольное выражение. – Помыслокриминал – ужасная штука, старина, – назидательно заметил он. – В открытую не проявляется и может завладеть тобой так, что не заметишь! Знаете, как он завладел мной? Во сне. Это же надо! Работал изо всех сил, старался на благо Партии и даже не подозревал, что творится у меня в голове. И вдруг начал разговаривать во сне. Как думаете, что именно я выдал?

Парсонс понизил голос, словно человек, который на приеме у врача вынужден произнести неприличное слово.

– Долой Большого Брата! Да, так и сказал, причем не раз и не два. Между нами, старина, я даже рад, что меня арестовали, пока дело не зашло слишком далеко. Знаете, что я скажу в трибунале? Спасибо, скажу я, спасибо, что спасли меня, пока не стало слишком поздно!

– Кто же вас сдал? – спросил Уинстон.

– Моя младшенькая, – со скорбной гордостью сообщил Парсонс. – Подслушала через замочную скважину и наутро быстренько доложила патрулю. Бойкая девчушка растет, а? Я не в обиде. Вообще-то я даже горжусь! Сразу видно, что детей я воспитал как надо.

Он пометался, бросил тоскливый взгляд на унитаз и вдруг торопливо стянул шорты.

– Извиняюсь, но ничего не поделаешь! – воскликнул Парсонс. – Это от волнения.

Он умостил свой толстый зад на унитаз. Уинстон закрыл лицо руками.

– Смит! – заорал голос с телеэкрана. – 6079, Смит У.! Открыть лицо! Никому в камере лиц не закрывать!

Уинстон опустил руки. Парсонс шумно и обильно испражнился, и тут выяснилось, что слив забит. В камере еще много часов стояла ужасная вонь.

Парсонса увели. Непонятно зачем к Уинстону постоянно подсаживали других заключенных. Какая-то женщина, которую направили в камеру 101, заметно съежилась и побледнела. Если Уинстона привели сюда утром, то наступил вечер, если вечером, то была полночь. В камере осталось шестеро, обоего пола. Все сидели очень смирно. У противоположной стены замер человек со скошенным подбородком и крупными зубами, похожий на упитанного, безвредного грызуна. Его пухлые, пятнистые щеки так раздувались книзу, словно он набил их съестными припасами. Светло-серые глаза робко перебегали с лица на лицо и поспешно опускались, наткнувшись на чей-нибудь взгляд.

Дверь открылась, вошел еще один заключенный. При виде него Уинстон похолодел. Вроде бы обычный, невзрачный человек, похожий на инженера или механика, но его лицо исхудало так, что стало похоже на череп. Из-за тонких губ глаза казались непропорционально большими, и в них читалась жгучая, неукротимая ненависть.