1984. Дни в Бирме

МИССИС БЕНДИГО: Ну-ка, Батя! Уселся на мой пакет драного сахару.

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Хористки — это мягко сказано. Сладкоречивые охотницы за холостыми клириками. Церковные куры — алтарь украсить, утварь начистить — бобылки, высохшие и отчаянные. В тридцать пять в них бес вселяется.

ЖИД: Старая сука не давала горячей воды. Пришлось на улице клянчить пенни у фраера.

ХРЮНДЕЛЬ: Хорош пиздить! Небось дерябнул по дороге.

БАТЯ [возникает из недр пальто]: Чаек, значит? Я бы хлебанул чайку. [Сдержанно рыгает.]

ЧАРЛИ: Когда у них сиськи отвиснут, что твой бритвенный ремень? Знаю таких.

ПРОНЫРА ВАТСОН: Чай — помои ссаные. Но всё лучше, чем какава в каталажке. Протягивай кружку, браток.

РЫЖИЙ: Ну-ка, погодь, я дырку сделаю в банке молока. Подкиньте «кошелек или жизнь», кто-нибудь.

МИССИС БЕНДИГО: Полегше с драным сахаром! Хто за него платил, хотела б я знать?

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Сиськи как бритвенный ремень? Благодарю за остроумное сравнение. «Еженедельник Пиппина» слепил из этого хорошую историю. «Сакраментальный роман пропавшего каноника. Интимные откровения». И открытое письмо в «Джоне Булле»[217]: «Скунсу в обличье пастыря». Досадно — меня ждало повышение. [Обращаясь к Дороти] Свои же сдали, если понимаете. Вы бы, наверно, не подумали, что было время, когда этот презренный зад плющил плюшевые подушки в кафедральном соборе?

ЧАРЛИ: ‘Он Флорри идет. Так и знал, что объявится, как за чай примемся. Нюх на чай у девки, что у клятой гончей.

ХРЮНДЕЛЬ: Ага, всегда на чеку. [Напевает] Чек, чек, чеки-чек, мне сам черт не брат вовек…

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Бедняжка, с головой не дружит. Шла бы на Пикадилли-серкус[218] — железно имела бы свои пят гир. На кой ляд ей валандатса на плошади со старым атребем.

ДОРОТИ: Это молоко в порядке?

РЫЖИЙ: В порядке?

[Прикладывается ртом к одной из дырок в банке и дует. Из другой дырки струится вязкая сероватая жижа.]

ЧАРЛИ: Как успехи, Флорри? Шо там с энтим клятым фраером, с кем ты шла?

ДОРОТИ: Тут написано «Не для детей».

МИССИС БЕНДИГО: Ну, ты ж не дите или как? Давай уже бросай свои замашки драной фрейлины, дорогуша.

ФЛОРРИ: Расщедрился на кофе и чинарик — жмот паршивый! Это что там, чай у тебя, Рыжий? Ты ВСЕГДА был номер первый у меня, Рыжуля.

МИССИС УЭЙН: Нас всего тринадцать.

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Мы ведь не собираемся обедать, так что можете не волноваться.

РЫЖИЙ: Ну что, леди и жентмены! Чай подан. Прошу готовить чашки!

ЖИД: Черт! Ты мне пол долбаной чашки не налил!

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Ну, за удачу нам всем, и шоб завтра получше нашли ночлег. Я б сама притулилас в какой-нить церкви, тока эти суки могут не пустит — боятся, ты им вшей нанесешь. [Пьет.]

МИССИС УЭЙН: Ну, не могу сказать, что я совсем привыкши к такой манере чаепития, но все ж таки… [Пьет.]

ЧАРЛИ: Добрая чашка клятого чая. [Пьет.]

ГЛУХАРЬ: А ишо там была тьма зеленых попугайчиков, на кокосных пальмах. [Пьет.]

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС: Каким питьем из горьких слез Сирен отравлен я, какой настойкой ада?![219] [Пьет.]

ХРЮНДЕЛЬ: Теперь ни капли до долбаных пяти утра. [Пьет.]

[Флорри достает из-под резинки чулка сломанную фабричную сигарету и выпрашивает у прохожего спичку. Мужчины, кроме Бати, Глухаря и мистера Толлбойса, делают самокрутки из подобранных окурков. Курильщики на скамейке и вокруг нее затягиваются, и в туманных сумерках вспыхивают непутевым созвездием красные точки.]

МИССИС УЭЙН: Ну, так-то! Добрая чашка чаю и вправду вроде как согревает, верно ведь? Не так, шоб я разницы, как говорится, не почуявши, без чистой, то есть, скатерти, как я привыкши, и прекрасного фарфорного сервиза, какой был у матушки; и всегда, само собой, наилучшайший чай, какой тока можно купить — настоящие марочные «Пеко» по два девять за фунт…

РЫЖИЙ [напевает]: ‘ОН они… идут ‘двоем… она души… не чает в нем…

МИСТЕР ТОЛЛБОЙС [напевает на мотив Deutschland, Deutschland über alles]: Фикус реет над домами…

ЧАРЛИ: Давно вы, детки, в Дыму?

ХРЮНДЕЛЬ: Я завтра такой номер выдам энтим выпивохам, шо у них шарики за ролики, на хуй, заскочат. Выбью свои полдоллара, даже ежли придется их кверху тормашками, нахуй, отдрючить.

РЫЖИЙ: Три дня. Из Йорка мы — полпути бродяжим. Ух, а ‘олод девять, на хрен, храдусов!

ФЛОРРИ: Не будет еще чайку, Рыжуля? Ну, бывайте, ребята. Увидимся завтра утром у «Уилкинса».

МИССИС БЕНДИГО: Прошмандовка мелкая! Выхлебала чай и отчалила, хоть бы спасибо сказала. Секунды ей, млять, жалко.

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Холод? Охотно верю. Как ляжешь в высоку траву без одеяла, да в росе чуть, к чертям, не захлебнесси, а с утра хрен костер разведешь, и молочника надо клянчит, шобы кружку чаю забелит. Было дело, када мы с Майклом бродяжили.

МИССИС БЕНДИГО: Она и с черными пойдет, и с китайцами, потаскушка этакая.

ДОРОТИ: И сколько она получает за раз?

ХРЮНДЕЛЬ: Рыжик.

ДОРОТИ: Шесть пенсов?

ЧАРЛИ: Как пить дать. И за чинарик клятый даст под утро.

МИССИС МАКЭЛЛИГОТ: Я менше чем за шиллинг сроду не давала, сроду.

РЫЖИЙ: Один раз мы с Жидом кемарили ночь на погосте. Утром проснулся, глядь — лежу на долбаной могиле.

ЖИД: Мандавошек тоже чуть не нахватала.