1985, Напролом

Мы смотрели, как ее коня водят по кругу. Его темно-гнедая голова была низко опущена, весь корпус от холки до хвоста укрыт темно-синей попоной с вышитым золотом гербом. Принцесса дала ему кличку Норт-Фейс, в честь горы она любила горы; и конь оказался таким же холодным, суровым и неприступным, как та вершина, чье имя он носил. Упрямый, вредный, нервный, взбалмошный. Я ездил на нем во время его первого выступления - барьерная скачка для трехлеток, а также на барьерных скачках в четыре, пять и шесть лет. Я скакал на нем в его первом стипль-чезе - в семь лет, и в его лучшие годы - в восемь и девять. Он меня терпел, когда был в хорошем расположении духа, а я знал наизусть все его подлые уловки. В десять лет он был все такой же норовистой тварью, как и раньше, и по-прежнему брал препятствия с ловкостью кошки. За эти годы он выиграл тридцать восемь скачек, и тридцать семь из них - со мной. Дважды он нарочно спотыкался в паддоке и, к моей ярости, сбрасывал меня на землю. Трижды мы вместе падали после препятствия, и каждый раз он целым и невредимым поднимался и убегал прочь, не теряя присутствия духа и воли к победе. Я и любил, и ненавидел его. Он был одним из фаворитов.

Мы с принцессой встречались в паддоке столько раз, что уже и счет потеряли: у нее редко бывало меньше двадцати взрослых лошадей, и я постоянно ездил на них в течение последних десяти лет. Наши с ней разговоры ограничивались односложными репликами, но мы понимали друг друга с полуслова. Я успел проникнуться к ней доверием и уважением, и, насколько я понимал, это было взаимным. Она звала меня «Кит», я звал ее «принцесса» (по ее просьбе), и мы были достаточно близкими друзьями. Однако эти отношения кончались у ворот ипподрома. Когда мы встречались в другой обстановке, принцесса держалась куда официальнее.

Нас было только двое. Такое случалось часто. Уайкем Фарлоу, тренер Норт-Фейса, страдал мигренью. Я заметил, что приступы мигрени обычно случались у него в самые холодные дни. Возможно, мигрень действительно как-то связана с погодой, но вероятность возникновения приступов была также прямо пропорциональна расстоянию от кресла Уайкема до места скачки. Конюшня Уайкема находилась к югу от Лондона, и на север, в Челтенхем, он теперь выбирался очень редко. Он старел и не хотел признаваться, что попросту боится ехать домой в темноте, а зимой темнеет рано.

Жокеям подали сигнал садиться в седло, и Дасти, главный конюх, который теперь все чаще и чаще представлял Уайкема на скачках, сбросил с Норт-Фейса попону и ловко подсадил меня.

- Желаю удачи! - сказала принцесса.

- Спасибо! - жизнерадостно ответил я. На скачках никто не говорит «Ни пуха, ни пера» или «Чтоб тебе шею свернуть» вместо «Желаю удачи». Потому что возможность свернуть себе шею более чем реальна.

Норт-Фейс был в самом дурном расположении духа. Я почувствовал это сразу, как только очутился в седле и сунул ноги в стремена. Мысленная связь между мною и этой лошадью всегда была особенно сильной, поэтому я про себя выругал его и приказал ему угомониться и подумать о том, как выиграть эту скачку. Мы направились на продуваемую ветром скаковую дорожку, не прекращая мысленно переругиваться.

Приходилось надеяться, что, когда начнется настоящая борьба, воля к победе возьмет в нем верх над вредностью. Так бывало почти всегда, но иногда энтузиазм просыпался слишком поздно. Вот именно в такие дни, как сегодня, когда он буквально исходил злобой.

На него не действовали ни ласковые слова, ни поглаживания, ни чесание за ухом. Ласки Норт-Фейс не любил. Он искал состязания воли - и во мне он, как правило, находил достойного соперника.

Пока зачитывали список, мы кружили у старта и подтягивали подпруги.

Всего в скачке участвовало семь лошадей. Дождались, пока подойдет время старта - лица жокеев успели посинеть от холода на пронизывающем ноябрьском ветру, - и выстроились в линию без особого порядка (на стипльчезах не бывает стартовых кабинок), выжидая, пока упадет лента.

Норт-Фейс в ответ на все происходящее опустил голову и взбрыкнул, точно дикий мустанг. Прочие всадники выругались и отодвинулись подальше, а стартер приказал мне отъехать назад.

Эти скачки сулили больше престижа, чем выгоды - приз был невелик. Их спонсоры, владелец и редакторы газеты «Воскресный глашатай», рассчитывали получить достойное зрелище за минимальную цену. Скачки на приз «Воскресного глашатая» происходят ежегодно, и, разумеется, сегодняшние станут гвоздем следующего номера газеты. Скандалы будут вытеснены с первой полосы самовосхвалениями и фотографиями наиболее впечатляющих моментов скачек. Впрочем, фотографии жокея Филдинга, вылетевшего из седла на старте, там не будет. Я обозвал Норт-Фейса ублюдком, гадом и вонючей свиньей. На этой изысканной ноте мы и начали скачку.