1985

18 Угодно Его Величеству

— Джонс, — сказал старый Эшторн, председательствуя, как и ранее, в зале суда № 3, — вы уже по меньшей мере раз представали передо мной…

— Самое большее, один, — поправил Бев.

Секретарь суда, громогласный и наглый, рявкнул:

— Придержите язык, Джонс!

Помощница судьи, некрасивая плоскогрудая женщина в буроватой шляпе, похожая на прошлую, но не она, прошептала что-то на ухо старому Эшторну, который кивнул раз, потом другой.

— Сдается, вы так и не поразмыслили достаточно над своими… э-э… заблуждениями. Передо мной докладная записка о непокорности и… э-э… рецидивизме и… э-э… Что это за слово?

— Атавизм, наверное, — предположил Бев. — Узнаю почерк великого мистера Петтигрю.

Старый Эшторн отхаркался, надул щеки, потом сказал:

— Вам дали все шансы. Все! Вы остаетесь, как здесь… э-э… сказано. Что вы на сей раз можете сказать в свое оправдание?

— Ну же, Джонс! — рявкнул секретарь суда. — У нас уйма работы!

— Да, конечно, из-за той забастовки судейских чиновников у вас огромное отставание. Кстати, мои поздравления по случаю вашей последней прибавки. Извините. Так вот, хочу выразить удовлетворение, что на сей раз я предстал здесь не за попытку незавершенной кражи, а за кражу удавшуюся. «Джин Будла», ваша честь, отменный напиток, и я выпил его с огромным удовольствием. Также хотел бы сказать, что не принимаю юрисдикцию этого суда. Британское судопроизводство и все его ветви превратились в легальный инструмент государственного синдикализма. Позвольте добавить…

— Все это уже есть в досье, — сказал старый Эшторн. — И все это не относится… э-э… к делу, если не сказать дерзость.

— Хорошо, тогда я протестую против приговора, который вы теперь вынуждены вынести…

— Вы, сэр, ничего не знаете о приговоре, пока он не будет оглашен. Думаю, вы достаточно высказались.

Помощница судьи что-то ему зашептала.

— Да, совершенно согласен, — кивнул старый Эшторн. — Более чем достаточно. Приговор суда таков: вы будете содержаться в государственном учреждении столько, сколько будет угодно Его Величеству.

— Я знал, каков будет приговор, еще до того, как вы произнесли слова, — отозвался Бев. — Я протестую!

— Уведите! — рявкнул секретарь суда сопровождающему Бева полицейскому.

«Не так уж и плохо получилось», — подумал Бев, пока его везли на север в закрытом фургоне, рядом сидел санитар в белом халате, пристав из службы пробации в сером ехал впереди, рядом с водителем. Уже весна, день рождения Шекспира на носу, он прожил свободным, пусть и грязным, почти всю суровую зиму. Он не сдался на волю сволочей. Да и сейчас, правда ли, его победили? Едва ли, ведь, невзирая на все уговоры и запугивания, он не вернулся в профсоюз. Он может жить свободным в огромной вселенной собственного сознания. Он в точности знал, что его ждет.

— Вот и приехали, — сказал санитар. — ГУ-5, в прошлом замок Перфлит-кастл. Услышишь, как птички поют, увидишь изгороди и всякие там одуванчики.

Двери фургона открылись.

— Считай, тебе чертовски повезло, что ты тут, а не в грязной каталажке.

— Кто угодно волен войти, — откликнулся Бев, — если мыслит здраво.

— Заткни хлебало, — посоветовал пристав из пробации. — Вылезай и топай внутрь.

Санитар в белом халате передал Бева паре в еще более чистых белых халатах. Эти могли похвастаться планшетом с зажимом для бумаг и хмурыми минами. Бева отправили на медосмотр.

— Давай, наклонись хорошенько. Нам надо до самого верху заглянуть. Вот так-то лучше.

Недоедание, тонус мышц ослаблен, затемнения в правом легком, сердце нуждается в наблюдении, зубы ужасные. Очень грязен.

Душевное состояние помытого и облаченного в казенный халат Бева оценивали доктора Шиммель и Килберн, причем Килберн оказалась пергидролизной блондинкой, худой и резкой. Он попытался наделать ошибок в матричном тесте, но его ошибки были настолько логичны, что их сочли правильными.

— Да что с вами такое, приятель? — спросил доктор Шиммель. — Вы могли бы вести здоровую, полноценную жизнь, если бы захотели.

— Знаю. Но это означало бы одобрить безумную, психопатическую трясину философии государства.

— Это недемократично. Безумие определяется неприятием стиля жизни и этоса большинства. Вы провозглашаете безумие на словах и своими действиями.

Оба врача нахмурились над толстым досье, сопровождавшим Бева в его странствиях.

— Что вы намерены со мной делать? — спросил Бев.

Ему не ответили.

— Послушайте, не понимаю, где я ошибся. Я рос в государстве, которое считалось триумфом столетий институционного здравомыслия. Я вижу, как меняется мир. Должен ли я меняться вместе с ним?

Оба поглядели на него с тихим удовлетворением, точно сам этот вопрос всецело подтверждал его безумие.

— Вы часть его, — сказала доктор Килберн. — Ваша ошибка в предположении, что наблюдатель-человек может существовать отдельно от наблюдаемого. Мягко говоря, ваше заблуждение — в сопротивлении переменам.

— Я не стану сопротивляться переменам, которые вернут мир назад к здравости. К принятию справедливости и полезности духовных и эстетических идеалов.

— Да? — подстегнул доктор Шиммель.