1993

– Хочешь, запеканку сделаю – с сыром и грибами? Меня тут Ида угостила, а я у нее рецепт взяла… Объедение.

– Сначала грибы нужны.

– В лесу опят немерено было еще неделю назад. На любом пне. Народ корзинами носил. А сейчас не знаю… А помнишь – когда это было? – в позапрошлом, что ли? – мы с ведрами пошли. Два ведра полных набрали. А в прошлом году ничего не было.

– В прошлом вообще беда, Лен. Те, что были, все гнилые, жара стояла… С ведрами-то когда ходили, с нами еще Никифоров был… Жорка покойный… Только это не позапрошлый был… Он летом уже разбился позапрошлого.

– Значит, за год до того, – легко согласилась Лена.

– В этом году погода нормальная: и жара, и дожди – всего поровну.

– Поэтому и грибов много.

В сущности, им не о чем было говорить, но от этого они словно бы стали ближе. В гостиной Виктор сбросил штаны и майку, взял с буфета стопку газет и лег на диван с пожеванной ручкой – разгадывать кроссворды. Лена в мятом, с дыркой в подмышке шафранно-желтом платье свернулась на дочкиной тахте.

– О! Восемь букв! Система власти, сложившаяся после роспуска Государственной думы в 1907 году, – и он вывел почти по складам: – Третьеиюньская… Что? Что третьеиюньская? Слышала такую? Ле-ен!

Она, открыв глаза, пристально смотрела в тусклый потолок, где извивались темные трещинки, неприятные ей, как несколько седых паутинок, найденных недавно в волосах.

– Политика не надоела еще?

– Это не я, Лен, это здесь написано.

– На заборе тоже написано.

– Третьеиюньская…

– Не знаю я, – закрыла глаза.

– Монархия, Лен! – громко сказал Виктор. – Монархия!

– Таня, – вдруг сказала она расклеенным голосом, – подарок у меня просит.

– Какой? – процедил сквозь зубы, так что с закрытыми глазами поняла: грызет ручку.

– Компьютер. Этот… Компьютер “Спектрум”, вот. К телевизору подключаешь и играешь.

– Знаю, мне, что ли, не знать. А на фига козе баян? – спросил незлобиво.

– У Шмаковых уже такой есть. Наша чем хуже? Вить, давай скинемся… Да и мы поиграем. Иногда можно. Говорят, нервы успокаивает. Давай?

– Угу…

– Да?

– Если охота…

– Вить, пополам тогда скинемся?

– Валяй, мне не жалко. Я и сам мог бы сварганить. Процессор достану с контроллером и спаяю.

– Лучше купим. На Митинском рынке бэушные есть, не задорого. Зарплату дадут в октябре и купим. Давай?

Действительно, почему бы не начать играть на старости лет – в робота-полицейского, в гонки, в лабиринт, в ниндзю, в сафари? Заполнив кроссворд, победно потряс сложенной газетой, как глухой погремушкой, прежде чем взять следующую. В открытое окно втекал ясный день.

– Мы мало с ней общаемся, ты не думаешь? – спросила Лена всё так же расклеенно.

– Да.

Вечером оба лежали на боку, и он обнимал ее сзади. Он держался за ее теплый уютный животик левой большой рукой, как за какой-то священный и вместе с тем привычный сосуд, и поглаживал – по-хозяйски умиротворенно, в благодарность за давнее, вспоминая всё хорошее… Их дочь растет, взрослеет – спасибо, живот, – всё это было в благодарном предсонном движении его шершавых пальцев.

Лена заснула, он не спал, аккуратно отплел руку, лежал и думал, что предатель.

Он предал тех, за кого болел почти два года.

Лена важнее?

Как там Белый дом? Вышвыривают людей из окон, гонят дубинками и газом, заливают костры пеной? Он предпочел кабачковые оладушки. Может быть, сегодня всё кончено, а он не слушал новостей. С другой стороны, подумал Виктор, еще гаже было бы узнавать новости и ничего не делать. Лучше ничего не знать, чем знать и дышать лесным воздухом под боком у жены.

Он загадал: если он нужен, если он пригодится муравейнику истории, пусть всё случится не сегодня и не завтра, пусть выпадет на другие дни, когда он будет в Москве.

Рано утром Лена уехала на работу. В десять он спустился в гостиную босиком, включил телевизор в самом начале новостей.

– Все бывшие депутаты, согласные с указом о роспуске Верховного Совета, получат по два миллиона рублей. – Смуглый диктор был с узким лицом, острым кадыком и длинным, загнутым носом, похожий на дрозда. – Также предусмотрены другие привилегии. – Голос у него был дробно-стучащий, деревянный. – Сегодня эти гарантии подтвердил в Кремле президент.

Появился Ельцин, чуть нагибаясь в камеру.

– Люди уходят… – Он был со взбитыми кремовыми волосами и лицом, показавшимся Виктору венозно-фиолетовым. – Уходят оттуда… Скоро там останутся два человека: Хасбулатов и Руцкой. – Игриво прищурился. – Вот что они будут в этом здании вдвоем делать… – Широкая усмешка поползла по всему лицу.

Ельцин покачивался, шевеля выпуклыми плечами, позади него проступал кабинет и колебались тени свиты.

Таня посапывала лицом в подушку, рыжие с золотистыми нитями волосы расплескались.

За спиной у Ельцина мелко и угодливо засмеялся кто-то в очках. Еще несколько мгновений Ельцин длился без звука, как бы в замедленной съемке – он ухмылялся, наставив сонные, слегка раскосые глаза.

Снова возник на экране дятел, за минуты отсутствия ставший еще уже и клювастее, и бодро застучал дальше: