1993

Виктор выпутался из толпы и пошел обратно к зданию.

На площади у костров рассредоточились автоматчики, которых обступили группки людей. В нескольких окнах играли огоньки свечей. Одно окно на третьем этаже горело, к нему от фонаря с площади был протянут провод. Возле двадцатого подъезда собрались неподвижные слушатели, вероятно, чего-то интересного.

Наташа сидела на табуретке у стены и мела рукой по струнам. Алеша, стоя рядом, подсвечивал фонарем. Она пела ломким, как бы с вызовом звенящим голосом и сердито встряхивала головой, сбрасывая русые пряди, заслонявшие лицо:

И слушаешь вновь темноту,
И трубы, гудящие рядом.
И всё, как ночному коту,
В потемках видать твоим взглядом.

Виктор понял, что от баррикады кричат меньше, а желтый Геббельс вообще молчит.

Летучих мышей не видать.
Парилка. Потом – холодина.
И матом ты кроешь опять
Какого-нибудь кретина.

А если у люка менты
Стоят с автоматами, гады,
Два метра земли и кресты —
Вот всё, что нам будет надо.

Резкий перебор струн, девушка вскинулась под чьи-то жидкие хлопки, остальные угрюмо закивали.

– Это про мои последние сутки!

– А откуда летучие мыши взялись? – пытливо спросил кто-то.

– Мы спелеологи, – сказал Алеша.

– Спелеологи, – эхом подтвердила Наташа. – Всё лето в горах провели. В пещерах ледяных ходили. Я летучую мышь привезла, в холодильник поселила. Не знаю, как она там без меня, кормят ее или как? Я с двадцать пятого дома не была…

– А я здесь с двадцать первого! – похвалился кто-то. – С тех пор не умывался!

Алеша перевел фонарь выше. Наташина куртка была расстегнута, Виктор увидел на шее шерстяную нитку с небольшой перламутровой раковиной.

– Я человек политический, он просто за компанию, – она шутейно толкнула Алешу грифом гитары. – Я в девяносто первом сюда тоже хотела, за Ельцина была, но родители не пустили, боялись… Теперь подросла, против Ельцина…

– Спой нам еще, деточка, – попросила старушка в вязаной шапке. – Отважно делается, когда ты поешь.

– Разве еще одну… Я ее первого мая написала… – Наташа удобнее устроила гитару на колене и без промедления, сразу принялась мести по струнам:

В мегаполисе галактики соседней
Происходят нынче странные дела,
Из-за споров и тумана, врак и бредней
Диктатура хриплый голос подала.

Виктор смотрел на то, как наискось бьют длинные пальцы девушки, и трудно припоминал. Гитара была в истертых, но угадывавшихся алых и желтых наклейках. Он понял, что играл на ней, да, именно на ней, неделю назад, здесь, и пел “Куба далека, Куба рядом”. У гитары тогда был владелец – подросток.

Это же еще начало года,
Дальше может всё произойти,
А гроза близка, но нет громоотвода
И конкретного спасения пути.

– Чья гитара? – мягко спросил он у стоявшего рядом с календарным старым портретиком Сталина, наклеенным на картонку.

– Сани Огнеева, – ответил тот, топорща седые усы. – Вышел с концами. Обратно дороги нет.

Наташин голос сливался с бренчанием гитары в звуковую воронку, завораживая и дурманя. Виктор поймал себя на том, что не чувствует боли в плече или ребрах, шишка как будто пропала, но он вдруг ясно ощутил обреченность – свою, чужую, этого здания, этой поющей девушки и ее парня, этого мужичка, из-за наплывающего дыма похожего на ежика в тумане.

Наташе словно передалось его чувство, она запнулась и запела злее, громче, чеканно:

И по площади в дыму проедут танки,
Тяжкой гусеницей вставшим смерть суля,
И воскреснут баррикады и землянки,
И слезами пропитается земля.

За стеклом в холле на полу высоко вспыхнула и погасла свеча.

Это же еще начало года,
Что еще там будет впереди?
Неужель пойдут под ненависть народа
Злые люди с автоматом на груди?

Наташа ударила по струнам: “Злые люди с автоматом на груди…”

Опять ударила. Встала. Стояла с гитарой наперевес, близоруко хлопая глазами, будто не понимая, что с ней и кто перед ней.

– Сколько тебе лет? – спросил Виктор.

– Девятнадцать, – сказала почти надменно, отдала Алеше гитару, который протянул ее людям:

– Кто-нибудь петь умеет?

Брянцев покачал головой.

Глава 23