1993

Ближе к ночи Виктор прошел к Лене в комнату в дырявой байковой рубахе, найденной в глубинах шкафа: “Холодно что-то”. “Теплынь” (за окном и вправду потеплело). “Знобит меня что-то”. Она погасила торшер, рубаху он снял, но потом, уже после всех объятий (обнимался бережно, непривычно и несколько раз даже издал страстные киношные вздохи, так саднили ребра), слез с кровати, нашарил рубаху на стуле, влез в нее и стал застегивать, вроде как сам себе шепча: “Не, не… Знобит что-то…” Он беспокоился, что в утреннем свете Лена может заметить синяки.

Она ушла на работу, пока он спал.

Проснулся, лишь когда Таня из школы вернулась и врубила телек: Кай Метов томно запел “Позишн намбер ван”. Почему-то хотелось и дальше лежать безвольным атомом. “А, дезертир!” – снова и снова вспоминался веселый казак с обветренными щеками и красными слезящимися глазами.

Сутки отдыха слиплись в ком. Лена пришла с работы, улеглась, как обычно, а поднялась в одно время с ним.

Долго стоял над бьющей струей воды. Лицо поросло ржавчиной, но бриться было лень. Рыжий длинный волос торчал из ноздри. “Ус таракана”, – подумал Виктор неодобрительно и, сжав двумя пальцами, выдернул вон. Скривился от мелкой боли.

“Нельзя разрушать семью. Нельзя убивать любовь”, – тупо повторял, глядя, как вода лупит в ванную, попадая прямо в слив, полный радужной пены после только что мывшейся жены.

Он знал, почему ему так уныло. Потому что душа рвалась отсюда.

Надо выкинуть из головы девушку с гитарой, всех этих людей у подъездов, костров, на баррикаде и канареечножелтый бэтээр, грозящий штурмом. Надо… И каску, на лету разбившую плафон в метро… Надо… Но не получалось.

Сейчас важно не обнаружить тревоги…

Покинув ванную, заговорил с женой предупредительно и стал поглаживать ее по сырой макушке. Подмел листву с дорожки в кучу, проредил малинник, срезав сухие поросли. Лена вышла к нему, сделали круг по окрестностям, под ручку. Она о чем-то говорила, он соглашался, не повышая голос, а, наоборот, нежно понижая.

Они засыпали рука об руку, Лена стала сопеть, и Виктор аккуратно разомкнул пальцы.

“Нельзя разрушать семью. Нельзя убивать любовь”, – лежал в темноте, ощупывая свое небритое лицо.

Проснулся от того, что жена настойчиво трясла его за плечо:

– Что ты? Тебе плохо?

– Что?

– Ты кричал… Я не поняла…

– Что я?

– Кричал… Какие доллары?

– Доллары?

– Шесть долларов…

– Спи, дорогая.

Рано поутру он уехал в аварийку. На календаре было второе октября.

Дела навалились после обеда: несколько вызовов подряд. Сели в грузовик и поехали на Смоленку в Карманицкий переулок – потекло в подвале прачечной, дальше надо было на Воровского, с этого года Поварскую, на подземный разрыв трубы возле посольства Норвегии.

Подъехать к Смоленке мешала пробка.

– Авария, – предположил Валерка Белорус, матеря неповоротливых водил сквозь зубы и фильтр зажатой сигареты.

Но это была не авария. Около Смоленской площади на двойной полосе стоял распаренный гаишник и как заведенный жезлом показывал всем разворот.

Работяги, сидевшие на баллонах, припали к окнам.

– Наши! – вскрикнул Виктор и чуть не выпрыгнул из кузова.

Он увидел впереди, поперек Садового кольца, нечто волнующее и внезапное: баррикаду, дым, красный флаг.

– Жми на газ! – потребовал Клещ заполошно.

– У, неймется идиотам, – Кувалда сжал и понюхал кулак, косясь на Виктора, который свесился к Валерке:

– Стой… Одна минута… Тормозни на тротуаре!

Но развернувшийся с ревом грузовик уже сворачивал в переулок, и Виктор лишь успел заметить, от изумления не осознав увиденное, яркую лужу крови на пороге гастронома, углового со Старым Арбатом.

Течь в трубе они прекратили наспех, без сварки, черновой вариант: поставили резиновую прокладку, сверху широкий хомут из стальной ленты на двух болтах.

– Слушайте сюда, – запросил Виктор, глотая солнечный воздух с прогорклой примесью дыма, когда поднялись в переулок. Он чувствовал себя ребенком, который выпрашивает у взрослых дорогую игрушку или, например, разрешение, вместо того чтобы делать уроки, порезвиться во дворе с дружками. – Это для меня очень… Правда! Давайте я сбегаю, а вы подождете… Я на три минуты… И вернусь… Я работать буду все сутки!

– Сутки? – Кувалда уставился на Виктора похмельно-гипнотичным взглядом. – Тебя в милицию заберут на пятнадцать суток.

– Да какая милиция! В дурку, – уточнил Клещ с кисло-сладкой миной.

Виктор отчаянно переводил глаза с одного на другого, думая сбежать и понимая, что невозможно. Он смотрел на Зякина с его пористым носом, на Мальцева с его сальной гривой…

– Эй, не едьте! Погодите. Это – история! Внукам рассказывать будете. Разве не интересно, когда такие дела? – Все шли к грузовику, и он, остановившись, растерянно убеждал их спины.

– А я никуда и не поеду, – одобрил его Валерка, привалившись к решетке радиатора, потирая и прилаживая, как накладные, усики под носом.

– Не поедешь? – с надеждой переспросил Виктор.

Валерка в этот миг показался ему благородным и загадочным, как герой мексиканского сериала, из тех, что смотрела Лена.