1993

– Как это? – его пронзила догадка. – Все со всеми будут спать? – Он шлепнул ладонью по булыжнику. Шлепнул еще. Шлепки звучали нежно. – Может, вы и так, но меня не переделать. Ну вот, допустим, сейчас до женитьбы все кувыркаются. И никто слова не скажет. Мол, так и надо. А пятнадцать лет назад? Да всё по-другому было. Я считал, и не я один: если замуж выходишь – честной выходи…

Над бочкой вспорхнуло гневное пламя, и ворох искр прилетел ему на колени.

Виктор вскрикнул, вскочил, затанцевал, стряхивая жгучие алые земляничины и суетливо охлопывая себя по ногам. Постоял, изучая брюки. Усталость развеялась вместе с легким дымком, который шел от его коленей, как от грибов “дедушкин табак”.

– Так, ладно, не писай в рюмку, – пробормотал он девиз из детства, обращаясь к себе, отвесил общий щедрый поклон анархистам, бочке, памятнику героям 1905 года и пошел от них, не оборачиваясь.

На ходу он услышал многоголосое восклицание. Повернувшись, увидел, что в глубине сквера выстроилась какая-то шеренга. Он приблизился: это был небольшой строй человек из тридцати в черных куртках с красно-белыми нашивками и повязками на рукавах. В сторонке кучковались женщины, которые тревожно жужжали между собой:

– Молоденький, скажи, Мила?

– Они его Петрович называют.

– Воевал…

– Где, где?

– В Сербии!

– Баркашов?

– Баркашов!

Коренастый мужчина расхаживал перед строем с коротким автоматом.

– Мы здесь, братцы, не за депутатов, их кресла и “Волги”. – У него был немного расслабленный, как бы талый голос. – Мы сюда пришли за русских. Если победят демократы, умрут миллионы русских, а на наше место приедут миллионы нерусских.

Он был в темной кожанке, с русыми усами, серыми холодными глазами. От виска по скуле винными каплями тянулись родимые пятна.

– Россия без русских – это не Россия! – Он перехватил автомат левой рукой и небрежно выбросил перед собой правую: – Слава России!

– Слава России! – ухнули голоса, руки взметнулись и замерли, точно бы провода под током.

Виктор вернулся на площадь.

Одиночки и пары слонялись от костров и палаток к стеклянным стенам и обратно. Толкучка сохранялась у подъездов возле нескольких депутатов и стола с записью в добровольцы.

Он подошел к центру площади, где собралась внушительная группа слушателей. Немного раздвинув ветхих старичка и старушку, словно шторы, он заглянул внутрь круга. На гладком, очищенном от коры бревне сидел мужчина в белой рубахе и красной безрукавке и держал руки над вялым костерком. У него был мясистый рот с блестящей нижней губой, синели глаза, на лоб спадала желтоватая челка. Он о чем-то хрипло говорил, обаятельно гримасничая, пальцы его подрагивали над огнем, на правой руке странно кривые. “Переломали. Похищение”, – вспомнил Виктор, вновь признавая Анпилова. Асфальт был содран, здесь же торчала туристская палатка цвета хаки.

– Мы за советскую власть, но повторяю: эти господа депутаты нам не союзники, а попутчики. Это они посадили нам на хребтину Ельцина и должность президента ввели, это они придумали поганую независимость России и праздник поганый, это они одобрили сговор в Беловежье. Помните, мы сами их разогнать хотели? Поход на Белый дом. Декабрь девяносто второго. – Он повел глазами, вытягивая шею.

– Помним, помним… – раздались голоса.

– Как не помнить, Виктор Иванович, – наклонилась пожилая сухощавая женщина в защитных пилотке и гимнастерке, зазвенели ее ордена. – Виктор Иванович!

– Аюшки!

– Ты бы одевался капитальнее. Простудишься, куда мы без тебя?

– Виктор Иванович, нате поешьте… Теплая, не горячая, – мелодично известила девица, протягивая на ладони разломленную картофелину. Виктор сразу вспомнил ее темные косицы, которые видел у музея Ленина после поминок. – На соседнем костре испекли вместе с Пичушкиным. Уже соленая!

– Что, и Пичушкина запекли? – Анпилов широко улыбнулся.

– Нет, Пичушкин мне помогал просто, – девица искренне смешалась.

Анпилов взял клубень, похожий на камень, задержав руку девицы в своей, и Виктор увидел черный маникюр ноготков.

– Виктор Иванович, не надо тебе соль, вредно же! – подала ревнивый голос нарумяненная и красногубая старуха с сиреневыми кудрями.

Анпилов повернулся к ней, не гася улыбки:

– Не могу я без соли! Ну хоть убей! Товарищи родненькие, давайте лучше споем! Санек, ты где?

На край бревна резво присел, сжимая гитару, юноша с золотистыми космами и решительным вздернутым носом.

– Команданте Че Гевара… – подмигнул Анпилов синим, еще ярче заискрившим глазом. – Не выучил еще? – И хрипловато раздельно напел:

Десде ла историка алтура
Доне эл сол де ту бравура…

Юноша смущенно зачесал нос.

– А “Куба рядом” знаешь?

– Кубарем?

– Ну молодежь пошла… “Куба далека, Куба рядом…” Что, никто слов не знает? – Анпилов улыбался победной улыбкой космонавта, обводя всех веселым взглядом; остановился на Викторе – смотрел проницательно, словно бы подначивая.

– Я знаю, – не выдержал Виктор.

– Привет, Чубайс! – Анпилов выдавил в рот рассыпчатую картошку из пепельного мундира.

У кого-то жалобно замычала гармонь, предлагая себя вместо гитары.