1993

– Я не Чубайс, – сказал Виктор с горечью.

– А что такой рыжий? Прости меня, товарищ! – Анпилов засмеялся с набитым ртом. – Петь умеешь?

– Вроде того, – сказал Виктор хмуро.

– А играл?

– Бывало.

– Да ты у нас бывалый! Ну-ка иди сюда. Как звать тебя?

– Тезки…

Виктор занял место паренька, который со вздохом передал ему гитару. Он перебрал разболтанные струны и, ощущая, что медлить нельзя, а кровь прилила к лицу, запел смело:

Дальняя даль никому не помешала,
Мы собрались со всего земного шара,
Мы собрались за чертою океана,
Здесь, на твоей молодой земле, Гавана.

Гитара была в многочисленных алых и желтых наклейках, надписи и изображения расплывались – Виктора всего захватила песня. Он пел залихватски, опасаясь показаться смешным, но слышал: получается.

Небо надо мной, небо надо мной —
Как сомбреро, как сомбреро!
Берег золотой, берег золотой —
Варадеро, Варадеро!

Он гордился своей памятью: Варадеро. Он даже знал, что это такое – курортный город на севере Кубы.

Упали капли дождя, липкие и одинокие, как капли пота.

Тысячи глаз на тебя глядят, Гавана,
Тысячу раз говорим мы неустанно:
Куба далека, Куба далека, Куба – рядом!
Это говорим, это говорим – мы!

– Здорово поет, чертяка! – Анпилов щурился затуманенными глазами. – Арина, дай ему картошки!

Девица с красной звездой на футболке качнула наливными грудями:

– Приходите к нашему костру, сегодня ночью еще испечем.

Капли продолжали падать, одна уверенно пробежала за шиворотом по спине, Виктор запрокинулся, и новая капля попала ему в лоб, крупная, как троеперстие. В небе расплывалась густая туча. Люди незаметно разбредались.

– Выручайте! – К костру подскочил изможденный мужчина, он был в изношенной куртке, напомнившей Виктору картофельный мундир. – На набережной полный провал! Там баррикада курам на смех. Стали нормальную строить, рук не хватает! Там тяжести таскать надо. Виктор Иванович, прикажи!

Костер фыркнул и зашипел.

– Я не приказываю, я только советую. Баррикада – дело святое. – Анпилов закатил глаза, которые вмиг потемнели, отразив небо. – Ну, кто у нас грозы не боится?

– А на кой ее бояться, – нахохлилась маленькая старушка в платке и сапогах и задергала морщинистой, уже увлажненной щечкой. – У нас газета называется “Молния”! В детстве моем в деревне шаровая молния в наш дом влетела. Мы с отцом стояли, не двигались, она сама и улетела в окно. Я с этих пор вообще грозы не боюсь. У моей соседки внук, хороший мальчик, смышленый, а боится. Только где загремит – он под кровать. Прадеда у него молния убила, видно, оно и передалось…

И тут начался ливень. Казалось, стеклянные стены пошли в наступление по всей площади. Или наоборот – стихия начала штурм дворца.

– Ура! – заорал кто-то, взбегая на холм, и исчез, как в атаке.

Серый ледяной поток оглушил, ослепил, заткнул рты. Паренек с золотистыми космами, вмиг обмазавшими голову кашей, ринулся к Виктору и выхватил гитару, чтобы тотчас уронить – хорошо, под ногами не было асфальта.

Площадь пустела стремительно, избиваемая водой, затянутая дымом гаснущих костров. Кто-то заползал в палатки, и они распухали от желающих спрятаться, кто-то жался под козырьки подъездов и стучал в двери, кто-то открывал предусмотрительно взятые зонты. Анпилов отмахнулся от лилового зонта, протянутого старухой с сиреневыми кудрями; он озирался, мокрый, неистовый, капля повисла на нижней губе, безрукавка слиплась с рубахой. Близкий сияющий разряд молнии наполнил его глаза чем-то потусторонним. Он развернулся и пошел к Белому дому, зачавкала вода в кроссовках, видимо, ему великоватых. “Чавк, чавк, чавк” – услышал Виктор, идя рядом, промокая и холодея до внутренностей. “Бабах!” – громыхнуло так, как будто взорвалась связка шумовых гранат, и ливень еще больше усилился, точно подогнали новые водометы. Чавканье анпиловских кроссовок потонуло в этом свирепом стрекоте.

Через несколько минут на набережной у парадного входа голый по пояс Виктор, паренек-гитарист (он, взбежав наверх по гранитным ступеням, положил гитару под мраморный навес, а заодно Викторовы свитер и майку), маленькая старушка, не боявшаяся грозы, и еще десяток промокших до нитки людей строили баррикаду.

Виктор с удовольствием напрягал мышцы под холодным душем.

Это лихорадочное строительство баррикады едва ли имело смысл, даром что в такую погоду им не мешала никакая милиция. Они по-муравьиному собирали из окрестностей всякие грузы, добавочно отяжелевшие: выламывали, волокли, катили, складывали в кучи. Они действовали наедине с потопом и проносившимися по лужам бездушными машинами, словно бунтовали против кого-то, желавшего их смыть.