2 000 000 километров до любви. Одиссея грешника

— Ладно, — вздохнул он. — Фотографируйте, если хотите. Но вся беда в том, что мне и без того не хватает смирения… Не хватает смирения? Я был поражен! Столь великодушный и всеми уважаемый человек считает себя недостаточно скромным?

Он снял очки и приготовился к съемке. Сердце мое возрадовалось, хотя я еще не знал, что этот снимок обойдет весь мир и на долгие годы сохранит образ человека, который дорог многим. По прошествии более чем двух десятилетий моя жена посетит монастырь на Балканах и расскажет там о встречах с отцом Софронием. Монахини покажут ей портрет, который она мгновенно узнает и расскажет удивленной настоятельнице, что он был сделан Клаусом Кеннетом в один из первых дней знакомства со старцем.

Через несколько месяцев я снова встретился с отцом Софронием. К тому времени я узнал уже кое-какие факты из биографии моего нового друга. Он вырос в интеллигентной семье в дореволюционной России. Уже в раннем возрасте у него открылся не только духовный дар, но и талант художника. После революции будущий отец Софроний эмигрировал в Париж, а оттуда направился в Грецию и провел много лет на Афоне.

О православии я мало что знал в первую половину своей жизни. У меня не было темных ассоциаций с православным священством (в отличие от католического), но и ничего хорошего о нем я тоже не слышал. Во время поездок в Иерусалим я видел православных среди многих других обитателей и паломников Святой Земли, однако эта традиция казалась мне довольно экзотической, и я никогда не думал о ней всерьез. Поэтому сознание мое было более или менее открытым, когда я отправился в основанный отцом Софронием монастырь восточнее Лондона. В нем с 1959 года жили как монахи, так и монахини. Увы, само слово «монастырь» не вызывало у меня энтузиазма. Оно будило воспоминания о католической семинарии, где за высокими стенами творились очень нехорошие вещи. Однако я надеялся, что в православии все будет иначе.

Монастырь находился в сельской местности в графстве Эссекс, среди обширной равнины недалеко от побережья Северного моря. Община отца Софрония располагалась вокруг старой англиканской церкви и столь же старого дома священника. Современные здания, включая новую часовню, были снаружи очень простыми, но интерьеры богато украшались — эти работы проводились как раз тогда, когда я приехал. Войдя в часовню, я увидел леса, высившиеся до потолка. Сам отец Софроний расписывал потолок и деловито давал указания окружающим. Работа весело кипела. До сего дня я помню росписи этих стен и сводов. С одной стороны, в них отразилось уважительное отношение к традиционной иконографии, а с другой — образы оказались удивительно живыми и наполненными светом.

Мне отвели в приходском доме уютную комнату с большим окном в георгианском стиле. Отец Софроний в первый раз, как и в последующие, уделял много времени для обстоятельных и глубоких бесед со мной. Всякий раз, выходя из своей белой хижины и видя меня на пороге приходского дома, он раскрывал мне широкие объятия. При этом я чувствовал, как меня омывает мощная волна, можно даже сказать цунами любви.

Среди его удивительных даров было умение принимать человека таким, каков он есть, даже если тот бесконечно далек от Православной Церкви. В то время я был очень увлечен гитарой. Уловив это, старец попросил меня сыграть некоторые из моих рок-композиций в трапезной. Так я выступил перед не привыкшими к такой музыке, а потому несколько растерянными и скованными монахами и монахинями. Мне до сих пор неизвестно, что члены общины подумали о моем бренчании. Но сам факт, что меня пригласили сыграть, давал мне понять, что меня ценят и что я здесь желанный гость.

В предшествующие годы у меня сформировалась неприятная привычка вести себя как гуру. И поначалу я самонадеянно считал, что смогу поделиться со старцем своими знаниями: иными словами, научить его столь же многому, сколь многому он научил меня. Я делился с ним своим пониманием разных библейских отрывков, рассказывал о приключениях в Азии и Латинской Америке. Наверное, все эти байки казались ему наивными, но он всегда слушал очень внимательно. За долгие годы скитаний я устал от организованной религии: от ее иерархии, ритуалов и правил. Но рядом с отцом Софронием я чувствовал такое тепло, которое было выше любых формальностей и человеческих законов.

Монастырь в Эссексе произвел на меня такое большое впечатление, что я немедленно почувствовал непреодолимую тягу к двум вещам. Во-первых, я захотел перейти в православие. Во-вторых, вознамерился стать монахом. В идеале — в этой самой обители. Реакция отца Софрония на мои намерения меня удивила. Руководители всех других церквей, с которыми я имел дело, горячо желали залучить меня к себе. Но этот человек, во всяком случае в начале нашего знакомства, совсем к тому не стремился. Он уже достаточно много знал о моей жизни. В этом ему помогли проницательность и интуиция. И кроме того, он прочел небольшую брошюру обо мне, опубликованную на французском языке. Когда я заговорил о переходе в его веру и принятии монашеских обетов, он твердо сказал: