2. Щит и меч. Книга вторая

— А как же! — удивился Хакке. — Мюллер мечтал повесить вас, чтобы насолить Шелленбергу: он его не любит. Да и за что любить? Подумаешь, магистр юридических наук! Кормили его эти науки! С тысяча девятьсот тридцать четвертого года — шпик СД в рейнских университетах.

— Неплохая практика работы с интеллигенцией, — заметил Вайс.

— Знаю! — всплеснул руками Хакке. — Знаю! Вы готовы жизнь отдать за своего шефа. Но, уверяю вас, служба в гестапо имеет свои особые преимущества.

— Какие же? — поинтересовался Вайс.

— В политической загранразведке много университетской публики. А вот в гестапо образованный человек — фигура. Он сумеет не только, как все мы, выбить кулаком мозги, но и вложить вместо них подследственному такое, что тот был бы рад, если бы его поскорее повесили.

— Не понимаю, каким образом?

— Ну как же! Вот, к примеру, штурмфюрер Крейн. Был профессором Боннского университета. Образованный человек. Обрабатывали мы одного журналиста. Кожа клочьями, но ничего, молчит. Крейн приказал его выпустить. Показался этот журналист своим знакомым в Берлине, все узнали, что он на свободе, а потом мы тихонечко снова его взяли. И штурмфюрер собственноручно написал несколько статей и опубликовал за его подписью. Но только в нашем духе. Узнал журналист — сам в камере повесился. Вот это мина! Но чтоб такую мину подложить, нужна культура. Так что вы подумайте, — многозначительно сказал Хакке. Помолчал, добавил внушительно: — Вот доктор Лангебен был тайным эмиссаром Гиммлера в секретных переговорах с Даллесом. А мы, гестаповцы, раз — и арестовали его, когда он вернулся из Швейцарии в Германию И что же? Рейхсфюрер не захотел из-за него раскрывать свои интимные секреты. Повесили. — Вздохнул. — В политической загранразведке служить — все равно что блох у волка вычесывать. А в гестапо сейчас колоссальные перспективы. — Наклонился, сообщил значительным тоном: — Имею точные сведения: множество руководящих деятелей СС зачислено сейчас в списки участников заговора против фюрера. А еще больше заведено следственных дел на крупнейших функционеров партии. И их имена даже стали известны англичанам и американцам. Сам по радио слышал — восхваляли их союзники за борьбу с Гитлером.

— И что же, все они уже арестованы?

— Нет.

— Скрылись?

Хакке поежился.

— Нет.

— Странно, — удивился Вайс. — Политические преступники — и на свободе?

Лицо Хакке вдруг стало хмурым, озабоченным. Он сказал неуверенно:

— Правильно. Тут что-то не то. — Признался озлобленно: — А я-то ликовал, пускал пузыри, надеялся: возьмут их — и откроется перспектива занять место повыше. — Стукнул себя кулаком по толстому колену и, морщась от боли, воскликнул: — А я-то, я-то думал, пойду теперь вверх по лесенке! А они что же? Выходит, начальники себе убежище подготавливают. Участники Сопротивления! А меня, старого нациста, под ноги бросят!

Лицо Хакке стало багровым, потным, яростным, глаза, казалось, вылезли из орбит. Он потерял всякую власть над собой и, склонившись к Вайсу, истошно, неудержимо говорил, захлебываясь словами, как в горячечном бреду:

— Все, картина ясная! Лейнера знаете? Хоронили недавно с необычайной пышностью: венки от партии, от СД и СС, от имперского руководства. Речи. С женой и детьми истерика. В тот же вечер я к ним на виллу пришел с визитом — выразить соболезнование. Сидят ужинают. На лицах такое спокойствие, будто ничего не произошло. В столовой сигарой пахнет, окурок в пепельнице дымится. А у них в семье, кроме самого Лейнера, никто и не курил.

— Уверяю вас, вам это показалось.

— Нет! — еще больше распаляясь от недоверия Вайса к его словам, возразил Хакке. — Нет, не показалось! За одну эту неделю восемь таких скоропостижных смертей! И все покойники накануне своей внезапной кончины почему-то аккуратно сдали ключи от служебных сейфов тем, кто потом их заменил. Это откуда же такая предусмотрительность?

— Вы стали болезненно мнительны, Хакке, — насмешливо упрекнул его Вайс.

Насмешка обожгла Хакке.

— Нет, — сказал он, — я всегда хладнокровен. Только сейчас я вне себя. Вот, слушайте. В расово-политическом управлении партии была заведена картотека на самых чистейших арийцев, элиту нации. Профессора неоднократно вымеряли их циркулями и всю их родословную расписали. А теперь карточки сменили. И знаете, кем они числятся? Они записаны как евреи. А?! Как евреи! Это зачем же? Из концентрационного лагеря для евреев в Блехамере привезли в партийную канцелярию документы, одежду с красными крестами на спинах и желтыми полосами. И столько комплектов в брезентовых мешках привезли, сколько в картотеке вместо лучших наци стало числиться евреев.

— Ну знаете, — сказал Вайс, — это же трусы, чтобы спасти свою шкуру, они на все идут.