2

Глаза засыпало пылью, и я начала хрипло кашлять, упав на четвереньки между застывшей с товарами лентой и морозильником с мороженым. Рядом со мной закричали пронзительным голосом, и я обернулась; но ничего не рассмотрела сквозь слой пыли, витающей в воздухе. Недалеко лежал огромный кусок бетонного перекрытия, и я судорожно начала ползти вперёд, когда всё здание, словно ожившее, начало снова грохотать.

Людские крики становились всё громче, кто—то сбил меня с ног и пробежал прямо по мне. «Наверное, к выходу» – мелькнула мысль, когда за резким треском и хлопком наступила темнота.

Я чувствовала сильное жжение в глазах, и давление сверху, когда вокруг повисла гробовая тишина, нарушаемая только короткими ударами обрушившейся крыши. Эта тишина была осязаемой, я чувствовала её…

А затем раздался вой. Не крик, нет. Вой человеческих голосов, похожий на вой подбитого зверя.

Вой.

И я взвыла вместе с ними.

***

Больно дышать… Каждый вдох даётся с трудом и с такой адской болью, что проще вообще не делать глотков воздуха. Из горла вырывались короткие свистящие хрипы, и тихий стон с каждой попыткой наполнить лёгкие воздухом.

Какое—то время назад рядом со мной постанывала женщина. Сейчас она лежала тихо, и я больше не слышала её голоса. Но я слышала ее последние вздохи – поначалу протяжные, хриплые, они становились все короче и тише.

Сколько прошло времени? Где спасатели? Почему нас никто не вытаскивает?

Больно, как же больно…

В носу стоял омерзительный запах, такой едкий и разъедающий слизистую, как кислота. Смесь еды, алкоголя, чистящих средств, железа, пыли… Мяса.

Крови. Моей крови, она текла тонкими струйками по рукам и пропитала одежду.

Глаза просто невозможно открыть, их словно разъедает бетонной пылью – мелкой, тяжёлой; она осела на веках и царапает их, как наждачная бумага.

Больно…

Вдох—выдох. Вдох—выдох. Вдох, и дыхание спирает от острой боли в груди.

Я слышу свои собственные хрипы, когда я пытаюсь выдохнуть, вытолкнуть ядовитый, смердящий воздух. Слышу, как стучат куски крыши, которая продолжает падать.

Выдох…

Больно.

Почему нас не спасают? Почему не вытаскивают?

Больно!

Вдох…

Больно!!!

Помогите, кто—нибудь…

***

– Помяни, Господи Боже наш, в вере и надежди живота вечнаго преставльшагося раба Твоего, брата нашего Максима, и яко Благ и Человеколюбец, отпущаяй грехи, и потребляяй неправды, ослаби, остави и прости вся вольная его согрешения и невольная…

– Избави его вечныя муки и огня геенскаго, и даруй ему причастие и наслаждение вечных Твоих благих, уготованных любящым Тя: аще бо и согреши, но не отступи от Тебе, и несумненно во Отца и Сына и Святаго Духа, Бога Тя в Троице славимаго, верова, и Единицу в Троице и Троицу во Единстве, православно даже до последняго своего издыхания исповеда.

– Темже милостив тому буди, и веру, яже в Тя вместо дел вмени, и со святыми Твоими яко Щедр упокой: несть бо человека, иже поживёт и не согрешит. Но Ты Един еси кроме всякаго греха, и правда Твоя, правда во веки, и Ты еси Един Бог милостей и щедрот, и человеколюбия, и Тебе славу возсылаем Отцу и Сыну и Святому Духу, ныне и присно, и во веки веков. Аминь.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

– Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Безсмертный, помилуй нас.

Где—то в дальних закоулках моего мозга каркает ворона, и её карканье разноситься эхом по моему телу, вызывая ещё большую дрожь…

– Ну здравствуй, Максюша, – тихо сказала я.

– Здравствуй, Кира, – ответил тот, мягко улыбнувшись, – Вот и свиделись.

– Да, – грустно протянуло моё подсознание вялым голосом.