20 лет дипломатической борьбы

Заканчивая краткий доклад для премьер-министра, Леже внимательно перечитывает его: «Не будем скрывать от себя, господин председатель Совета министров, что целью диктаторов является в первую очередь достижение соглашения, которое обяжет президента Чехословацкой республики Бенеша мирно уступить Германии все судетские территории. Для нас же речь идет прежде всего о том, чтобы добиться от Гитлера и Муссолини гарантий в отношении будущей, урезанной, но независимой Чехословакии. Париж и Лондон должны добиться заверения в том, что два диктатора уже сейчас решили не развязывать немедленно всеобщую войну ради осуществления своей мечты о гегемонии».

* * *

Мюнхен, 6 часов вечера.

Прибывшие на конференцию четыре министра вместе со своими сотрудниками собрались возле большого камина в холле дома фюрера, расположившись полукругом.

Слева от Муссолини, погрузившись в кресло, сидит коренастый, сгорбленный, седеющий Чемберлен, лицо которого с густыми бровями и выдающимися вперед зубами покрыто красными пятнами; позади него разместились его сдержанные и не выставляющие себя напоказ сотрудники Гораций Вильсон и Стрэнг.

Гитлер, одетый в штатское, но с нарукавной повязкой с изображением свастики, очень взволнованный и чрезвычайно бледный, не имеющий возможности без переводчика разговаривать со своими гостями, поскольку он не знает ни одного из трех языков, стоит за креслом Муссолини, не спуская с него глаз. Рядом с Гитлером – огромный, увешанный орденами Геринг с сияющим лицом. Справа от Муссолини, загорелый, ссутулившийся, с изрезанным морщинами лбом, сидит мрачный и озабоченный Даладье. Около него – генеральный секретарь Кэ д’Орсэ Алексис Леже, Роша и посол Франсуа-Понсэ, находящийся, как видно, в состоянии крайнего волнения.

Никто не председательствует. Нет точно установленной повестки дня.

Тягостное и запутанное обсуждение, во время которого все выступления последовательно переводятся на два языка Паулем Шмидтом, носит беспорядочный характер, все время перескакивая с вопроса на вопрос.

Даладье как на пытке. Утром после докладов, которые сделали один за другим Гитлер, Чемберлен и Муссолини, он вскричал:

– Франция уступила в вопросе об аннексии Германией судетских районов, но если речь идет о ликвидации чешской нации, то мне остается лишь немедленно уехать. Напротив, если речь идет о том, чтобы обеспечить будущее Чехословакии, то я готов содействовать этому вместе с другими в духе взаимного сотрудничества.

– Но слова Гитлера неверно поняты, – тотчас же восклицает Муссолини. – Мы должны здесь осуществить дело мира. Я лично отвечаю за целостность будущей Чехословакии.

* * *

После 6 часов вечера дебаты сосредоточились вокруг вопросов о франко-английском проекте, о международной комиссии и о гарантиях четырьмя странами новых чешских границ. Гитлер возражает.

Даладье настаивает:

– Международная комиссия должна контролировать всё, я говорю – всё…

Проходят часы.

В 11 часов Муссолини поднимается:

– Послушайте, вот текст, сейчас его нужно либо принять, либо отвергнуть. Я не могу больше ждать, мой поезд отходит в полночь.

Дискуссия суживается.

В конечном счете решено, что Франция и Англия гарантируют Чехословакии ее новые границы, в отношении которых Германия и Италия дадут свои гарантии только после того, как будут удовлетворены польские и венгерские требования, предъявленные чехам… А осуществление эвакуации судетских территорий будет происходить четырьмя этапами, без плебисцита, но под контролем Международной комиссии.

В 1 час 30 минут ночи соглашение подписывают. Даладье вне себя от отчаяния:

– Чехословакия должна была уступить перед угрозой превосходящих сил. Ею пожертвовали во имя мира, – мрачно повторяет он.

Даладье отказывается присоединиться к поздравлениям, которыми обмениваются другие делегаты. Чехословацкий посланник в Берлине, который ожидал в отеле результатов конференции, разражается рыданиями, в то время как Понсэ говорит ему:

– Поверьте мне, все это не окончательно, это лишь момент истории, которая начинается и которая вскоре все поставит под вопрос!

* * *

2 часа 30 минут ночи.

Автомобили тронулись. Три делегата возвращаются в свой отель. Смотря на удаляющиеся машины, Гитлер с непостижимым презрением говорит Отто Абецу и Риббентропу:

– Это ужасно, какие передо мной ничтожества! Вернувшись в «Отель де катр сэзон», Даладье, чувствующий себя теперь буквально уничтоженным, взвешивает трудности, которые возникнут перед ним завтра по возвращении.

По его просьбе Франсуа-Понсэ звонит по телефону в Париж Жоржу Боннэ, чтобы разъяснить ему детали соглашения.

– Мир спасен, – говорит Жорж Боннэ, прерывая его на полуслове. – Это главное – все будут довольны.

* * *

Тридцатого сентября в 3 часа дня в воздухе, на борту самолета «Пуату».

Хранящий молчание Даладье замечает внизу аэродром Бурже, где волнуется огромная толпа народа.