20 см

Произнося, Фарн словно забывал про свои карты, поднимал свой указательный палец, слегка подкидывал его вверх и затем резко клал набок, заодно положив и голову на плечо, в ту же сторону. Солн тоже клал голову на плечо, повторяя движение поплавка, и на лице Цезна появлялись первые признаки улыбки. Но всё ещё злой после проигрыша в шахматы, он подозревал, что эти двое пытаются подсмотреть его карты.

— Да, уезжали ведь рано утром и, чтобы не проспать, всю ночь играли в преферанс. С болваном, конечно, — подхватывал тему Солн, заказывая игру.

— Вист! — сразу говорил Цезн.

— Пас, — отвечал Фарн.

— Ложимся! — принимал решение Цезн, выкладывал свои карты на стол и принимался изучать карты партнёра.

Фарн откидывал на спинку стула и просто пил пиво. Когда он играл в карты, он всегда много заливал в себя пива, чтобы всегда иметь повод отойти в туалет и тем самым сломать темп игры. Ценз, в свою очередь, пил вино, поначалу очень осторожно, а Солн вообще был трезвенник. Зато щедро угощал всех. Было тайной Полишинеля, что через подставное лицо он давно владел этим баром, хотя и практически не вкладывал в него денег. В баре его волновали только официантки. Последние так и норовили присесть ему на колени. Солн был банкиром и привык окружать себя молоденькими секретаршами.

Они сыграли ещё несколько партий, периодически приговаривая что-то вроде «под игрока с семака» или «под вистующего — с тузующего», но и тут проигрывающий Цезн демонстрировал свой характер и настаивал, что надо говорить «под вистузá — с тузá»; партнёры ничего не имели против.

— Да, — время от времени продолжал вспоминать Фарн, — клёв на озёрах всегда был знатный. Помните, мы ещё за ужином начинали обсуждать и всё время говорили, что нельзя будет расписывать долгую пулю, потому что с утра надо будет ещё накопать червей…

Наступал момент, когда Фарн всегда волновался. С женой Цезна он познакомился ещё тогда, когда учился в аспирантуре и немного преподавал, а она поступила на первый курс. Тогда её звали Стебелёк, потому что такова была её талия. На биостанции их кафедры зоологии она смело препарировала лягушек, набивала чучела птичек, но панически боялась червей. Она всю жизнь боялась червей. Это объяснялось чем-то из её детства, но, в любом случае, лучше было при ней не произносить этого слова вообще. Потом они долго не встречались, но однажды, по бизнесу, его свели с неким молодым Цезном, а тот представил свою жену…

Очень странно, но и замужняя Цензн-а продолжала бояться червей. А они издевались, да. За ужином, перед ночной игрой в карты и последующей рыбалкой, кто-нибудь обязательно мог не удержаться. Кто-нибудь обязательно мог случайно ляпнуть про «пойти накопать…» и тотчас поправлялся «бубей». Но Цезн-а всё равно хваталась руками за горло, вскакивала и выбегала из-за стола.

«Накопать бубей» был тот эвфемизм, который скреплял и веселил эту троицу уже долгие годы. Никто из присутствующих в баре никогда не понимал, отчего это вдруг три старых картёжника принимались хохотать. И громче всех хохотал сам Цезн. В тот вечер вот тоже. Он пил уже много и теперь достиг того наигранно-игривого расположения духа, какие бывают лишь только у действительных тайных советников в самом расцвете сил. Официантка села ему на колени. Другая уже прочно угнездилась на коленях у Солна. Фарн извинился, что ему надо выйти.

Пока такси поднималось по серпантину наверх, он вспомнил, что как-то спросил у тайного советника: «А что, твоя супруга боится червей до сих пор?» Тот ответил «нет», и разговор больше не возобновлялся.

Цезн-а ждала его в номере гостиницы. Она не спрашивала, будет ли он кофе, а он не говорил, что сегодня она выглядит особенно восхитительно. Они просто шагнули друг другу в объятия и ещё какое-то время стояли, прежде чем лечь.

Утром Фарну позвонили сразу несколько муравьёв и со смехом рассказали, что Черн пришёл так поздно, что народ едва удержался, чтобы не выбросить его обратно.

IV

Настал понедельник, и с утренней пробежки, нагрузочной из-за выходных, Фарн-2с вернулся весь потный. Сразу прошёл в ванную, где сбросил с себя футболку и две пары шорт и голый полез под душ. Пока прохладные струи воды, омывали его красное тело, он в деталях обдумывал план предстоящего дня.

Такие планы он любил составлять именно во время пробежки и обычно на том отрезке, когда вдруг резко переходил на иноходь. Двухтактный бег, хотя и приближал муравья к человеку, врачами категорически не рекомендовался. Более полезными для центральной нервной системы считались трёхтактный галоп или четырёхтактный тёльт. Основная масса бегунов так и делала. Надев на голову наушники, они дробили ногами каждый в своём музыкальном ритме, и лишь один среди них раскачивался из стороны в сторону, как конь-иноходец.