200 дней до приказа

Новосибирска, то он бы со мной чаи гонял и ни черта бы не делал?.

– Получается, так, – подтвердил Соколов.

– А работать тогда кто будет?

– Нестеров, – предложил кто-то из стариков.

32

– А если у Нестерова среди старых тоже земляки? – не унимался

Кабанов. – Тогда, получается, шуршать вообще некому?

Картина рисовалась печальная и малоперспективная. Как ни

крути, кто-то работать должен, в армию, где каждый занят подготовкой

к дембелю, старикам верилось с трудом.

– Вы главный прикол не уловили! – вмешался Гунько. – Вот если у

Нестерова земляков больше, чем у тебя, Кабаныч, то ты б с Лавровым на

пару до дембеля очки драил!

– Несправедливо, однако, – взял слово Вакутагин, – надо

Папазогло лечить.

С учѐтом того, что вывести из себя Вакутагина не смог бы и

точечный ядерный удар, сам факт, что он кого-то хочет лечить, наводил

на мысль, что произошло что-то действительно ужасное.

– Да при чѐм тут Папазогло?! – Кабанов для себя уже всѐ решил. –

С этими надо разговаривать…

– С этими – бесполезняк. Я уже разговаривал, – откликнулся

Гунько.

– Значит, будем разговаривать по-другому, – многообещающе

резюмировал Кабанов.

Характеристику

Смальков

написал

хорошую.

Майору

понравилась. Зубов, конечно, знал, что во второй роте собраны лучшие

кадры, но что настолько – не подозревал даже он. С такой

характеристикой в штабе должны простить всѐ, вплоть до вооружѐнного

мятежа.

– Ну что, неплохо, в целом неплохо, только вот тут ты немного

того – перегнул. «Чувствительный и легкоранимый» я бы убрал, в штабе

не поймут… И КМС по боксу… В данном случае как-то некстати. А так –

хорошо. С такой характеристикой должны оправдать. Ещѐ, может, и

грамоту выпишут, легкоранимый ты наш. Или ты имел в виду, что

окружающих ранишь легко и чувствительно?

33

Где может найти покой душа недавнего прапорщика? Конечно же,

на складе. Здесь, в этом царстве казѐнного имущества и Данилыча,

никакое НЛП не в состоянии достать Шматко.

– Данилыч, ты бы за семьсот рублей бросил курить?

– За семьсот? На спор?. Знаешь, если бы сильно нужны были

деньги, – бросил бы…

Данилыч, будучи человеком складским, крайне отрицательно

реагировал на вынос имущества, будь то склад или его собственный

карман, а вот ради вноса был способен на жертвы.

– Ты не понял, Данилыч, не тебе семьсот рублей, а ты семьсот

рублей отдал бы, чтобы не курить?

Данилыч не отдал бы – не смог бы.

– Совсем врачи озверели, – подытожил Шматко, – особенно этот

Полковский! Генеральского на него нету…

– А ты что, отдал семьсот рублей? – заподозрил Данилыч.

– Не успел, слава Богу, – быть бы Шматко вечным посмешищем

Данилыча, если бы он так позорно прокололся. Коль посмеяться не

получилось, Данилыч решил одарить лейтенанта советом.

– Я тебе так скажу, Николаич, бросай дурное – в смысле, бросай

бросать! Вон один мой знакомый закодировался. И что? Его за два

месяца так разнесло, он потом этому доктору ещѐ за похудение

платил… А потом опять курить начал и сам похудел. Курение и вес –

они ж связаны. А тебе тем более, вообще бросать нельзя, ты же и так

вон…

Чувствуя, как пуговицы впиваются в живот, Шматко лихорадочно

начал осматривать себя:

– Что, уже поправился?

– Ну, пока вроде нет, но… – многообещающе не закончил

Данилыч.

– Ёжки-матрѐшки! Я бы и не бросал, если б не эта аллергия, –

Шматко разрывался между чувством долга и страхом перед

перспективой оказаться внутри быстро толстеющей туши.

34

– А ты знаешь что? Ты дома не кури. На работе покурил – и всѐ!

– Слушай, а у тебя есть сигаретка?.

– Да хоть две! Я ж блок купил, – вероятно, примерно таким жестом

змей-искуситель предлагал Еве яблочко в райском саду. Ева повелась,

Шматко – тоже.

– Надо потом не забыть зубы почистить, – самая вкусная затяжка в

жизни Шматко взбодрила лейтенанта и привела его мысли в

привычную практичную струю.

Рядом с пачкой сигарет появилась обувная щѐтка.

– Прости, Николаич, пасты у меня нету… – Николаич простил и

даже ехидную улыбку Данилыча простил тоже, больно сигарета вкусная

попалась.

Ничто так не быстротечно, как чистота в казарме. Только что

вынесенное, сверкающее чистотой и пустотой мусорное ведро было

обезображено огрызком, в который превратилось ещѐ не так давно

круглое румяное яблоко. Кабанов кушал быстро и ненавидел

беспорядок.

– Папазогло! – впервые за последние полгода службы Кабанов

обнаружил, что такое кричать в пустоту. Крик был повторен, на третий

раз произнесения фамилии Папазогло крик Кабанова мог запросто

конкурировать с паровозным гудком, вероятно, именно этого и не

хватало, чтобы Папазогло явился. Судя по его дыханию, бежать ему

пришлось от самой мексиканской границы.

– Вынеси мусор, – сбавив децибелы, почти ласково попросил

Кабанов.

Одинокий огрызок на гордое звание мусора явно не тянул, но

делать нечего – приказ есть приказ. До выхода из казармы Папазогло

дойти не сумел.