200 километров до суда... Четыре повести

Спина грузина — в глухом конце коридора. Редька идет в другой конец коридора, на кухню. Смотрит на термометр, торчащий из котла. В доме водяное отопление. Неплохо — девяносто градусов. Заглядывает в топку. Тоже неплохо. Пламя гудит вовсю, низ котла охвачен голубыми языками.

«Видать, кочегарил», — думает Редька о грузине.

В коридоре они сталкиваются.

— Товарищ Борода…

— Вы бы отдыхали, гражданин, — как можно вежливее говорит Редька. — Люди уже спят давно.

— Зачем спать? — искренне удивляется грузин. — Дома моя мама сейчас обед собирает, чехохбили на стол ставит, думает: где мой Ясон, мальчик дорогой?

— Волнуется мама? — покоренный открытой улыбкой Ясона, любопытствует Редька.

— Разве есть на свете мама, которая не волнуется о своем мальчике?

И вдруг Ясон изменил тему:

— Товарищ Борода, — он взмахнул рукой, и его часы, сдвинутые на запястье, очутились перед глазами Редьки. — Через пять минут десять. Отбросить десять — получаем двенадцать. В Москве куранты бьют. У тебя приемник есть, зови меня последние известия слушать. — И, не дожидаясь приглашения, Ясон взялся за ручку двери.

В приемнике трещало и скрипело. Совсем глухо, будто со дна пропасти долетали голоса: мужской и женский.

— …В Казахстане закончилось совещание хлопководов…

— …На Алтае идут дожди, совхозы продолжают вывозить на элеваторы хлеб…

— …Бригада Николая Мамая выдала на-гора двести тонн угля сверх плана…

— …В Киев прибыла польская делегация. В первый день посетила краеведческий музей, в оперном слушала «Богдана Хмельницкого»…

Сообщение о делах в стране сменила зарубежная информация. Москва, очень далекая, еле слышимая Москва передавала о том, что делается в мире…

— Да-а-а, — произнес Редька, потихоньку теребя бороду. — Неспокойно живется на земле. — Помолчал. — Еще не известно, как решится берлинский вопрос. Начнут из-за него атомную…

— Зачем начнут? — Ясон потряс копной смоляных волос. — Совсем не начнут. Во всяком случае, я не хочу, чтоб начинали. Ты тоже не хочешь. Раз никто не хочет — войны не будет.

— Так-то оно так, — неторопливо промолвил Редька. — Только еще никто не спрашивал у противника разрешения начать войну. И ни в какие времена противники не согласовывали вопрос о ее начале. Бухнут — значит, началась.

— Извини меня, товарищ Борода, — сказал Ясон, — я не люблю о войне говорить. Лучше песню слушать.

Ясон крутнул регулятор, в приемник неожиданно ворвалась громкая музыка. Ясон прищелкнул языком, прикрыл глаза, мечтательно протянул:

— «Аида»… Красивая музыка!

Он перевел регулятор, звук стал тише. И долго сидел, не шевелясь, закрыв глаза, слушал.

Когда замерли последние аккорды и приемник зашипел, точно в середине его жарилась на сковороде картошка, Ясон открыл глаза, поднялся.

— Люблю оперу, — негромко сказал Ясон. — Море звуков. Нырнешь, а дна нет. — И вдруг, будто очнувшись, весело произнес: — Верь мне, товарищ Борода, берлинский вопрос мудро решат.

— А ты сиди, — неожиданно для самого себя сказал Редька. — Рано еще спать.

— Спать не буду, — ответил Ясон. — Лежать буду, думать. — Он протянул Редьке руку. — Спасибо за известия.

У порога Ясон остановился:

— Скажи, пожалуйста, сколько такая пурга будет? Как думаешь?

— Чукчи так говорят, — охотно откликнулся Редька. — Не ушла к концу третьих суток, прибавляй еще трое суток. Не ушла к концу шестых — накинь еще трое. На десятый день обязательно пропадет. Но будем надеяться, что эта больше трех дней не продержится. Сразу вас и отправим, задерживать не станем.

— Зачем сразу? — Ясон отошел от порога. — Держи хоть целый день! Мне в больницу идти надо, Юлию Плотникову видеть. Ты задержи самолет, пожалуйста.

Редька улыбнулся в бороду: ему явно начинал нравиться этот чудаковатый парень, — развел руками:

— Ничего не поделаешь: это не мое право.

— По-твоему, я в Апапелхе буду — Юлю не увижу?

— По-моему, так.

— Ты, товарищ Борода, не знаешь Ясона Бараташвили. — Ясон заметно волновался.

— Не знаю, — подтвердил Редька.

— Ясон получил сорок дней отпуска. И Ясон сказал маме: у тебя есть сын Коста, мой младший брат. Коста служит в армии. Я полечу к Косте посмотреть, как он живет и служит. Моя мама всегда плачет, когда дети собираются в дорогу, даже если дети едут к бабушке Шалико за двадцать километров от Тбилиси. Этот раз мама плакала всю неделю. Но я уехал. Отпуск имею сорок дней, прошло десять. Я не полечу этим самолетом. Отдыхай, товарищ Борода.

И, произнеся такую речь, Ясон Бараташвили ушел.

Борода вернулся к своим бумагам. Посидел, посидел, подошел к двери, прислушался: шагов не слышно.

«Ай да грузин! — подумал он. — С Кавказа на Чукотку в гости! Это, брат, не фокус-мокус!»

Он снова сел за свои счета и квитанции. Но он настолько привык к шагам за дверью, что теперь ему не работалось без них.

14

Пурга ломится в дом Опотче…