200 километров до суда... Четыре повести

Из-за поворота выскакивает тракторишко, подминает гусеницами снег, ровняет сугробы. На узенькой улочке Таня жмется к заборчику, уступая трактору дорогу. За трактором на лыжах едет мальчишка, держась за веревку, привязанную к кабине. Трактор подпрыгивает, мальчишка, потеряв равновесие, падает, зарывается носом в снег, но тут же вскакивает, испуганно оглядывается.

Увидев в пяти шагах от себя Таню, улыбается.

— Трастуй, — говорит он, старательно выговаривая по-русски трудное для него слово. — Я тибя знаю!

— Откуда же ты меня знаешь? — улыбается Таня.

— Я у Лендревны хрип больной был! — теперь уже скороговоркой сообщает мальчишка.

— А, помню, помню, — говорит Таня, хотя вовсе не помнит его. — Значит, ты выздоровел?

— Я катаюсь! — гордо сообщает мальчишка и, потеряв вдруг всякий интерес к Тане, пускается догонять трактор.

Да, все видно сейчас, в этот час суток, когда день отвоевывает у ночи малость света. И все станет через час иным, трудно узнаваемым, когда снова загустеет чернота, высыплют звезды и медью взблеснет вверху луна.

Но тогда Таня уже вернется с аэродрома, узнав у диспетчера, что пассажирский самолет пойдет в Угольный лишь завтра вечером.

14

Получив радиограмму от Вуквутагина и окончательно убедившись, что для предания Копылова суду нет никаких оснований, Таня решила прекратить производством дело.

Единственным слушателем и зрителем судебного заседания, проходившего в кабинете Семечкина, был сам Семечкин. Устроившись на табуретке у порога, он топил печку и все время без надобности ворошил горевшие в ней поленья, звякая кочергой. Молоденькая эскимоска Катюша Рультына, секретарь поссовета, ставшая временно секретарем суда, отчего-то крайне смущалась и не поднимала глаз от ученической тетрадки, предназначенной для ведения протокола. Что касается народных заседателей, то оба они, пекарь Яковлев и счетовод колхоза Кипутка, с той минуты, как переступили порог поссовета, с нескрываемым любопытством разглядывали судью и подсудимого. Хотя они и были народными заседателями, но в их бытность в Светлом еще ни разу не вершился суд, поэтому все, что они видели и слышали, было им в новинку и весьма интересно.

В такой необычной обстановке, да еще потому, что она испытывала непроходящую неловкость перед Копыловым, Таня никак не могла вести заседание в той торжественной строгости и в том незыблемом порядке, которые следует знать и свято соблюдать каждому судье. И потому, выйдя с Яковлевым и Кипуткой из заседательской комнаты, а точнее из безоконной каморки, которая примыкала к кабинету Семечкина и в которой хранился поссоветовский архив, у Тани не хватило духу прибегнуть к требованию: «Встать, суд идет!» Это выглядело бы сейчас и напыщенно и нелепо. Оглашать решение следовало стоя, но, как только они вошли из каморки в кабинет, пекарь Яковлев, худощавый, чернявый, с усиками «а ля Чаплин» и моложавый счетовод Кипутка тотчас же уселись за стол Семечкина и у Тани опять не хватило решимости сказать им, что садиться в этот момент народным заседателям не положено, а положено стоять — одному слева, другому справа возле нее.

Однако, когда они вошли, Копылов без всяких напоминаний поднялся с табуретки, а когда Таня начала оглашать решение, встал и Семечкин и, опершись на кочергу, окаменел у порога.

— Ввиду того, что ревизионная комиссия, — скороговоркой, ни на кого не глядя, читала Таня решение, — при проверке материальных ценностей на торговой базе Белого Мыса допустила ошибку, исправленную затем повторной ревизией, которая не подтвердила недостачу, нет никаких оснований для предания Копылова Михаила Антоновича суду. В связи с изложенным и на основании радиограммы от девятого октября шестидесятого года, за номером тридцать дробь восемнадцать, присланной председателем поселкового Совета Белый Мыс Вуквутагиным и подписанной членами ревизионной комиссии Тынеску, Рынтытагиным и Волковым, суд постановляет: уголовное дело в отношении Копылова Михаила Антоновича дальнейшим производством прекратить.

Таня передохнула. У нее вдруг запершило в горле, она неловко кашлянула и, лишь теперь прямо взглянув на Копылова, сказала:

— Вам понятно? Суд не считает возможным привлекать вас к ответственности.

— Что и не требовалось доказывать, — буркнул Копылов и продолжал: — Уж если меня судить, так за то, что разбил рожу вашему следователю. Тут я полностью отвечаю.

— Какому следователю? — не поняла Таня. — При чем следователь?

— При том, что он отпетая сволочь, — усмехнулся Копылов. — Когда я ему помял кости, он не пикнул, а стоило мне уехать в тундру, он, скотина, заварил кашу с ревизией и состряпал это дельце.

«Ну, так нельзя, это слишком!» — вспыхнула Таня. И тут же постучала карандашом по столу, сказала строже и суше:

— Держитесь, пожалуйста, в рамках приличия.

— Я прилично, — буркнул он.

— Если вы хотите что-либо сказать по существу — пожалуйста.

— А я по существу, — возразил он. — Если ваш следователь допускает произвол, то будь он хоть папа римский, а суд обязан поставить его на место.