2000, Осколки

Скорбь по Мартину засела в Бомбошке, как якорь, удерживающий корабль и не позволяющий ему болтаться по воле волн. Она понемногу приучала детей к послушанию и вообще привыкала распоряжаться хозяйством. Когда я просил ее пригласить Прайама поужинать, я даже не предполагал, что ей удастся так искусно спихнуть его на меня.

Тут из дома хлынули ребята. Для разнообразия они поздоровались, назвав меня «дядя Джерард», а Прайама - «сэр». Потом они окружили Уортингтона и утащили его в гараж играть в жмурки. Мы с Прайамом остались одни, и я повел его через дом в Мартиново «логово». Здесь я взял на себя обязанности хозяина и уговорил Прайама рассказать, как поживают его остальные лошади - я знал из газет, что одна из них выиграла скачку.

Прайам всегда был не прочь похвастаться. Сейчас он принялся объяснять, почему никто, кроме него, не мог бы привести эту лошадь к победе. Он заявил, что лучше всех знает, как подготовить лошадь к данной конкретной скачке.

Прайам пригладил жидкие седые волосы, сквозь которые просвечивал розовый череп, и снисходительно признал, что Мартин, конечно, тоже отчасти содействовал его успехам.

Он расположился на диване и прихлебывал виски, сильно разведенное содовой. Я сидел в кресле Мартина и перебирал мелочи, лежавшие на столе. Я вспомнил, как Прайам внезапно разрыдался в Челтнеме, и не в первый раз задумался о том, действительно ли Прайам настолько уверен в себе. Возможно, если удастся докопаться до какого-то глубинного уровня, могут всплыть кое-какие истины - и на этот раз обойдется без шлангов.

- Кстати, - спросил я как бы между прочим, - а вы хорошо знаете Эдди Пэйна? Ну, бывшего помощника Мартина?

Прайам удивился:

- Ну, не то чтобы мы были близко знакомы - если вы это имеете в виду, - но временами мне приходится ему сообщать, в каких цветах будут выступать жокеи, так что да, я с ним иногда разговариваю.

- И с Розой тоже?

- С кем, с кем?

- Ну, с дочерью Эдди Пэйна. Вы ее знаете?

- А почему вы спрашиваете?

Прайам, похоже, был озадачен, но на вопрос не ответил. Я подумал, что под черными масками прятались Эдди и его дочь - но не мог ли Прайам быть тем самым недостающим Номером Четвертым?

Я с признательностью сказал:

- Как любезно было с вашей стороны привезти обратно в Бродвей кассету, которую я так неосторожно забыл в кармане плаща в машине Мартина! Помните, в тот злосчастный день, когда он погиб? А ведь я так и не поблагодарил вас как следует. - Я помолчал, потом добавил так, будто вторая мысль была никак не связана с первой: - А знаете, ходят дурацкие слухи, будто бы вы подменили кассету. Будто бы вы взяли ту, что была в кармане плаща, и положили взамен другую.

- Чушь собачья!

Я улыбнулся и кивнул:

- Конечно, конечно. Я вполне уверен, что вы привезли в Бродвей ту самую кассету, которую я получил в Челтнеме.

- То-то же! - Прайам явно испытал облегчение. - А зачем тогда вообще упоминать об этом?

- Потому что в «логове» Мартина - вот в этой самой комнате - кассеты валялись повсюду. Вы могли сунуть кассету, которую я забыл в машине, в магнитофон Мартина - из чистого любопытства, посмотреть, что на ней. И то, что было на кассете, оказалось таким скучным и непонятным, что вы снова завернули ее в бумагу, заклеили сверток и отвезли его мне в Бродвей.

- Это всего лишь догадки.

- Разумеется. И насколько они верны?

Прайам не собирался признаваться в своем любопытстве. Я указал ему на то, что, если я буду точно знать, что было на кассете, пропавшей из «Стекла Логана», то это к его же выгоде.

Прайам поверил мне на слово и расслабился было, но я тут же вновь выбил его из колеи, спросив, кто был тот человек, которому он, Прайам, сообщил в тот же вечер или на следующее утро, что кассета, которую он привез в Бродвей, не имела никакого отношения к античному ожерелью.

Лицо Прайама окаменело. Он явно не горел желанием отвечать на этот вопрос.

Я без нажима спросил:

- Роза Пэйн, что ли?

Он упрямо молчал.

- Если вы скажете, кто это был, - продолжал я все тем же небрежным тоном, - мы сможем унять слухи о том, что вы подменили кассеты.

- Правда еще никому не вредила! - возразил Прайам. Но он, конечно, был не прав: правда еще как может повредить, и к тому же правде далеко не всегда верят.

- Так кто же? - повторил я. Возможно, именно мое кажущееся равнодушие в конце концов заставило Прайама расколоться.

- Когда Мартин погиб, - сказал Прайам, - я привез его вещи сюда, а потом, поскольку моя машина была в ремонте - помните, шины… э-э… полетели…

Я внимательно слушал и кивал.

Ободрившись, Прайам продолжал: