2009_17 (616)

Все вышеперечисленные эпистолы, без всякого сомнения, займут достойное место в будущей экспозиции. В стеклянном шкафу выставят мундир генерала, на стенах развесят портреты солдат «Русской освободительной армии». Затеплят свечу в красном углу (ведь, по утверждению иных духовных отцов, Власов был истинным христианином: воевал с безбожной Соввластью, имел духовника, да и учился одно время в семинарии). Над входом повесят власовское знамя (запамятовал, знамя какого государства оно так напоминает?). Будет и лекторий, там ветераны РОА и их молодые подпевалы будут «вспоминать минувшие дни», а, возможно, и в гитлерюгенд принимать детишек ломакинцев. Да, забыл, по сообщению все того же неутомимого 5-го канала, в Ломакине и мемориальную плиту ставить собираются. Вношу рацпредложение — объявить конкурс на лучшую надпись. Приз — неизменные тридцать сребренников.

Как говорил В.И. Ленин: «формально — нормально, а по существу — издевательство». Нормально, потому что в классовом капиталистическом государстве никто не подвергает сомнению «право священной частной собственности» безвестного предпринимателя делать в своем доме все, что заблагорассудится. Конституция вроде как признает «идеологическое многообразие». Да вот незадача — не так давно президент Дмитрий Медведев что-то говорил о недопустимости переоценки истории Второй мировой. А в законе о противодействии экстремизму что-то сказано о недопустимости пропаганды нацизма. Это я так, подкидываю идеи нижегородскому Комитету участников войны. Говорят, старики собрались на экстренное заседание. Говорят, поклялись не допустить открытия музея Иуде…

К. ЕРОФЕЕВ

От редакции.Проскочило сообщение, что от идеи музея Власову предприниматель отказался.

А президент Медведев возложил венок к памятнику Маннергейму… По телевизору нас «утешили»: Путин тоже возлагал.

ФАКУЛЬТЕТ НАЦИОНАЛЬНЫХ ОТНОШЕНИЙ

ИСРАЭЛЬ ШАМИР: УБИТЬ ЕВРЕЯ. В СЕБЕ

Исраэль Шамир — одиозная фигура в израильской политике. Но сам по себе радикализм — не повод.

Шамир — культовый литератор, уникальный переводчик между еврейской и русской культурами.

Мы с Шамиром сидим в кафе в Рамалле. С нами палестинский профессор Гасан Абдалла и его французская жена.

— Мы с Гасаном всегда спорим, — смеется Шамир. — Он не любит ХАМАС, а мне он нравится.

— ХАМАС?!!

— Да мне вообще нравятся верующие: хорошо, когда люди думают о душе. ХАМАС заботится о людях, делает много хорошего — школы, больницы. Они некоррумпированы…

Тут француженка вспоминает, что книги Шамира запрещены во Франции за антисемитизм.

— Вы правда ненавидите евреев?

— Да нет, конечно. Просто мне кажется важным убить еврея в себе…

Я много лет то тут, то там слышал про Исраэля Шамира, но в образ эти сведения не складывались. Советский диссидент, борец за право евреев на выезд в Израиль, израильский спецназовец, военный корреспондент во Вьетнаме, переводчик великого еврейского писателя Шмуэля Йосефа Агнона, тончайший знаток иудаизма, японист, колумнист русофильских газет «День» и «Завтра», лидер израильских ультралевых, выступающий за демонтаж еврейского государства, самый известный в мире израильский публицист, автор нового русского перевода «Одиссеи». Казалось, это какие-то разные Исраэли Шамиры — может, однофамильцы.

Но по телефону отвечает конкретный Шамир — хриплый, веселый и расслабленный: «Потрепаться про Палестину? А я туда завтра еду, присоединяйтесь».

Он подбирает нас на трассе Тель-Авив — Иерусалим и оказывается низеньким, коренастым, загорелым шестидесятилетним мужичком. Похож скорее на араба, чем на еврея. Глаза веселые, очень живой, дружелюбный — но себе на уме.

— Сначала заедем в Иерусалим, я вам кое-что покажу…

Мимо тянутся скучные типовые городки. За десять лет, что я тут не был, Израиль очень изменился. Раньше было ощущение, что ходишь по фанерным декорациям, наспех выстроенным на Луне. Шаг в сторону — и из театра людской жизни попадаешь в древнюю пустыню, где бродили со своими стадами пророки. Чувствовалось, что стране всего пятьдесят лет — мгновение в истории этой земли.

Теперь это свежее чувство исчезло, все позастроили. Население сильно выросло, город поглощает равнину: весь Израиль-то — сорок километров в ширину. В городках — лес многоэтажек. Здесь стало как-то обычно и скучно.

Но хайвей несется в гору, мимо начинают мелькать сизые каменистые холмы — и вдруг я их узнаю: в их форме словно звучат строки Библии. Удивительно, но в тексте каким-то образом запечатлелся этот рельеф. Обычные вроде горы, но глядишь — и совершенно ясно, что Библия была написана здесь.