2009 № 1

Мне это казалось бессмысленной игрой, но Ливиза умела играть в нее лучше кого бы то ни было. Потому что видела дальше и глубже своими унаследованными от Предков мозгами. Ее названая сестра Венту любила поддразнивать Ливизу:

– Интересно, что ты изобретаешь сейчас?

Мы все знали те вещи, над которыми часто задумывалась Ливиза. Я, например, ясно запомнила, как обернуть тонкий пласт металла вокруг стержня и с помощью электричества заставить его вращаться. Но кому это нужно? Я любила бегать. Все мы, жеребята, внезапно пускались галопом по высокой траве, чтобы громовой топот наших копыт отдавался эхом от земли, чтобы в воздух поднимались сладкие запахи трав, чтобы еще и еще раз испытать нашу силу. В наших чреслах горел огонь, и мы жаждали доскакать до солнца. Ливиза тем временем оставалась в одиночестве и размышляла.

Когда пришла первая течка, это ужасно ей не понравилось. Молодые жеребцы то и дело набрасывались на нее и растягивали губы, чтобы обнажить огромные белые пластины зубов. Когда мужчины постарше подталкивали ее головами в зад, она брыкалась, а если ее пытались оседлать, просто уходила из-под них. И горе тому бродяге, который вообразил бы, что отсутствие статуса означало, будто Ливиза благодарна за любые знаки внимания. Одним ударом она посылала жалкий мешок с гремящими костями в высокую траву. Даже бельчата хватались за бока и хохотали:

– Молодая недотрога снова победила!

Но я знала ее лучше остальных. Отнюдь не отвращение к любви делало мою подругу такой сдержанной и осторожной. Речь шла об изобилии любви, перехлестывавшей через край и куда более необъятной, чем могут себе позволить такие, как мы, ибо мы живем в пампасах, где нас едят наши же кузены.

Любовь пришла к Ливизе одной теплой ночью, когда луна казалась лужицей пролитого молока. Она никогда не согласилась бы на поспешное соитие с распаленным мужчиной только потому, что воздух в этот момент был насыщен горячими гормонами. Думаю, все дело в игре молочного света в черных глазах, чуть заметно вздернутой верхней губе и долгой, запутанной беседе о природе этой жизни и ее последствиях.

Мы рождены не для любви. Наша участь – спариться, после чего немного постоять бок о бок, согревая друг друга, а потом забыть.

Интересно, кто отец вот этого?..

А вот Ливиза помнила. И не смогла забыть. Она никому не называла его имени, хотя почти все знали, кто он. Иногда я замечала, как она поворачивает голову к кругу Великих, и в глазах плещется нежность. Они галопировали по полю, играя в хедбол, или серьезно толковали о смазке для осей. Никто не смотрел в ее сторону, но она так и лучилась любовью, а взгляд был неуклонно устремлен на одного из них.

Как-то ночью Ливиза дернула меня за гриву.

– Аква, я скоро рожу, – призналась она с вымученной улыбкой, словно поражалась абсурдности такого события.

– О, Ливиза, до чего же чудесно! Почему ты не рассказала мне, как это случилось?

Она удивленно и очень громко фыркнула, так что звук эхом перекатился в воздухе.

– Самым обычным образом, подружка.

– Нет, но… ты знаешь! Я ни с кем тебя не видела!

Ливиза внезапно застыла:

– Разумеется, нет.

– Но ты знаешь, кто он?

Ее лицо залило молочным светом.

– Да. О, да.

Как ни странно, Ливиза тянулась к Предкам сильнее, чем остальные мои соплеменники, и одновременно была ближе всех к животным. Она словно разрывалась в двух направлениях: земля и звезды. Ночь вокруг нас дымилась бесчисленными соитиями, и меня тоже захватило общее настроение. Тогда я была молодой кобылкой, с широкими бедрами и узкими щиколотками. На ходу я перебирала стебли травы, как струны арфы, и все жеребцы из высшего круга подходили и обнюхивали меня. Я удивлялась самой себе. О, я была доступна всем и каждому! Один за другим, один за другим, один…

Я возвращалась, чувствуя себя начисто вытоптанным пастбищем, а она лежала на земле, всем довольная и готовая приветствовать меня. Я покусывала ее за ухо, которое конвульсивно дергалось, словно отгоняя муху, а потом клала голову на ее ягодицы и засыпала.

– Ты странная, – бормотала я, закрывая глаза. – Но будешь добра к моим детям. Мы устроим прекрасный дом.

Я знала, что она полюбит моих детей, как своих собственных.

В том году засушливый сезон так и не наступил. Правда, немного похолодало, и днем уже не так часто шли дожди, но трава не посерела. Когда мы вставали, на ней переливались капли росы, сверкающей и почти ледяной. По ночам иногда моросило, и недолгий дождик был подобен короткой нежной ласке. На этот раз струи ливня не били по крыше нашего павильона. Я помню опущенные ставни, запах травы и теплое дыхание подруги на моих боках.

– Я тоже беременна, – со смешком объявила я несколько недель спустя, гордая и взволнованная. Что же, я была молода. Тогда мне шел четвертый год. И я чувствовала, как толкается в животе мое дитя.

Мы с Ливизой вместе посмеялись.

Морозы по-прежнему не наступали. На траву не садился иней, от которого обычно ноют зубы. Мы ждали резкого похолодания, но оно все не приходило.