_201.DOCX

Ира приехала в конце лета. Я очень обрадовалась ей.

– Ира, тебя вылечили?

– He-a. Никто меня не лечил. Просто я купалась и полоскала горло морем.

– A как оно поместилось в горле?

– Я от него отпивала глоточки.

Мы стояли посреди двора. Ира надкусила грушу, из нее потек сок, а она, смеясь, подхватывала языком шалящие струйки.

Август вбирал токи уходящего лета. Воздух становился густым и душным, как мед. Пахло яблоками и пылью. И вдруг что-то, переполнившись, покачнулось и с неба обрушился шквал воды. Все врассыпную.

А Ирка осталась стоять, где стояла. Вмиг платье прилипло к ней, а волосы повисли темным водопадом. Она смешно зажмурилась, закинула руки, подставляя их каплям. А дождь плясал по ней и вокруг нее.

"Ира-a, домой – кричала мама, – Ира-а, вернись", будто боялись, что Ира улетит вместе с дождем.

Наконец, кто-то подбежал и открыл над ней зонт. И – надо же! – дождь сразу прекратился. Так же внезапно, как начался. И выглянуло солнце. А Ира под зонтом, в котором уже не было никакой надобности, мокрая прошествовала через двор, огибая лужи так, как если бы под небом громыхал проигрыватель с пластинкой "Танго".

Она держала экзамены в Хореографическое училище. Иры не было видно, но об экзаменах знали все. На вопрос "Как у Иры дела?" мать отвечала жестом глухонемого. Но в обиходе двора появились новые слова: классика, характерный, носок, шаг, подъем.

Наконец – поступила!

Мы думали, Ирка появится с триумфом. А она пришла тихая, сосредоточенная, села на скамейку и на вопрос "Ты что, балериной будешь?" только пожала плечами.

Фактически, на этом ее жизнь в нашем дворе закончилась. Появлялась она редко, потому что жила в интернате. А затем наш дом пошел на капремонт и все соседи по очереди разъезжались по разным районам. Перебираясь на новые места, люди оставляли за собой горы вещей, которые, как им казалось, никогда не пригодятся в их будущей жизни. Часть двора превратилась в хранилище свидетельств прошлого, погребенных в куче обломков.

Однажды, проходя мимо, я увидела угол картона, торчащий из ящика со старыми бумагами. И рука сама потянулась. "Не кормите меня... Пусть пропадает". Когда же это было? Не так давно, а кажется – вечность прошла.

Детский корявый почерк так не вяжется с нынешним представлением об Ире. До нас докатывались слухи о том, что она закончила училище и уже танцует в Москве, в самом большом театре, а потом в самом хорошем, но не в Москве, а в Ленинграде, потом мелькнула в каком-то фильме. Но слышала я об Ире все реже, теряя из виду бывших соседей. Иногда что-то напомнит мне о ней и перед глазами возникнет вытянутая, в прилипшем к телу платье, фигурка под пестрым зонтиком, огибающая лужи. И ручейки сока, и золотистые лучи сквозь дождевые тучи.

А судьбы плели узоры, которые мы не успевали распутать, не то что выпрямиться и оглядеться.

Сколько лет прошло – не знаю. Знать страшно.

Однажды в Нью-Йорке, проходя мимо театра, я задержала взгляд на афише – и споткнулась на фамилии балетмейстера. Ира?! Не может быть... А почему не может? Бросилась искать. В телефонной книге – нет. Где?

Висит на стене увеличенная фотография, что прибыла со мной "оттуда". Фотография нашего двора. Вот, думаю, визитная карточка. Освобождаю от рамки, а там картонка. Корявый детский почерк,

чернила выцвели до цвета комариных крыльев. Мелькнуло что-то знакомое. Подношу к свету и – "Не кормите меня. Пусть пропадает".

Мне некогда, некогда думать, рассуждать о судьбах сотен мелочей, о крошечных неприметных участниках нашей жизни, о том, как они описывают дуги и круги вместе с нами и без нас, образуя свою неброскую тихую музыку.

Некогда. Лечу в театр, чтобы передать Ире записку с номером телефона, фотографию и кусочек старого картона...

Идет дождь. Я жду Иру в кафе напротив театра – так договорились. И вдруг подумала: мы можем просидеть здесь, в кафе, весь день и не узнать друг друга. И уйти, вроде бы, не дождавшись.

Охватила паника. Люди без конца входят через дверь-вертушку, видно, репетиция окончилась. Ира? Нет, не Ира? И это – не Ира. Что же я? – в лица вглядываюсь. Глупость какая...

Что-нибудь да будет, подумала я, взяла свою чашечку с кофе и села у окна. Собственно, это не окно, а стеклянная стена, весь разворот улицы перед глазами. Вглядываюсь в прохожих.

Перед стеной-витриной возникла фигура газетчика. Не человек – агрегат. И не уходит. И закрывает все уличное пространство. На груди у него устройство наподобие старого лотка – для газет. В одной руке –