2039

– Какая? – спросил я. – Нет другой политики, какая есть. А угрозы появляются из каждой кухни, где любой грамотный, а завтра уже просто школьник, может с набором хакера «Сделай сам» создать вирус, что погубит все человечество!.. Да-да, это гены человека менять сложно и затратно, а вирус – как два пальца… о стену!.. И какая политика может спасти, кроме как тотальное наблюдение и жестокая кара?.. Всеволод Роландович, мы не отказываемся от демократии, мы временно отступаем в тоталитаризм… назовем его периодом военного времени!..

Он спросил резко:

– Ого, это еще круче! Период военного времени? Жесткая диктатура? И до какого времени?

– До сингулярности, – ответил я. – Она вот-вот. Максимум – три года. Но мы рассчитываем достичь еще в этом. И тогда демократия будет такая, нынешним мечтателям и не снилась!

Он желчно улыбнулся.

– Да-да, еще помню мечты и даже планы насчет победы коммунизма. Но было только ужесточение автократии. Тот, кто захватит власть, уже не упустит.

– Ни одна автократия не уцелела, – помнил я. – Либо автократы сами отказывались в пользу демократии, либо такую власть сметали, тоже хорошо помните. А что такое расчеловечивание? В человеке девяносто девять процентов от животного с его скотскими инстинктами убивать, насиловать и захватывать власть!

Он прервал:

– Но признайте, без этих звериных инстинктов человека не будет!..

– Не будет, – согласился я. – Весь прогресс, наука и даже все гуманитарное – продолжение звериных инстинктов познавать мир и расширять территорию кормовой базы. Но никто из трансгуманистов не собирается вот так разом отказаться.

– А как?

– Осторожно и потихоньку, – сообщил я. – И не отказываться даже, а усиливать то, что присуще именно человеку. Контроль над эмоциями, способность рассуждать глубже и шире, умение видеть не только свои интересы, но и наконец-то интересы человечества!

Он сказал зло:

– Вас несет с горы, вы не видите, что впереди!.. Как только появится возможность стирать какие-то черточки, вроде гнева или злости, тут же уберете, даже не думая, что без гнева и злости человек не вышел бы из пещер и не создал цивилизацию!

Я смолчал, он вообще-то прав, людям свойственно торопиться, жизнь коротка, но вот теперь, когда начался процесс замедления старости вплоть до полной остановки, человек мог бы притормозить.

Нет, не притормозит. Мы все-таки люди с прежним генофондом. Нужно, чтобы сменилось три-четыре поколения, чтобы люди поверили, что будут жить столько, сколько захотят, потому можно сперва все тщательно обдумывать, а не сразу действовать, а потом смотреть, что получилось.

– Мы не сумасшедшие, – сказал я осторожно, – и не самоубийцы. И будем сверять каждый шаг…

Он уже видел, как в моей защите одна за другой появляются трещины и бреши.

– Сверять? – уточнил с сомнением. – Вы все стараетесь обогнать один другого!.. Потому все научные центры спешат. Проверять результаты некогда, всех подгоняет страх оказаться позади!

И то верно, сказал я себе тоскливо. Как хорошо, если бы он во всем не прав, а у меня вот, такого замечательного, что ни слово – то золотая истина, однако оба правы, что хреново и тягостно.

– Будем сотрудничать, – предложил я. – Мы оба заинтересованы в безопасности и прогрессе.

Он повысил голос:

– Для безопасности нужно немедленно, сегодня же остановить все ваши изыскания!.. Возможно, уже поздно и мы катимся в пропасть, но может быть, есть шанс человечеству уцелеть… Не хотите остановиться? Тогда мы вас остановим сами!

Я вздрогнул, откинулся на спину кресла. Он выпрямился, злой и напряженный, уже сообразил, что в запальчивости сболтнул лишнее.

– Все настолько серьезно? – спросил я тихо.

Он ответил мрачно:

– Серьезней некуда. Я в курсе, что вторая волна куда намного мощнее первой. И погибнет народу втрое больше.

– Даже на порядок, – уточнил я невеселым голосом. – Человечество слишком долго не воевало, злости немерено. Все должно выплеснуться, это у нас в инстинктах. Человеческий род утонул в болезнях и теперь жаждет почиститься, еще не понимая, что мы уже почистили и подлечили… Я все это знаю. Не знал только, что вы на той стороне… настолько.

Он некоторое время сверлил меня острым взглядом, я сохранял бесстрастное лицо, наконец он ответил хмуро:

– Я всегда был над схваткой, помните?.. Но когда на горизонте Армагеддон, пришлось выбрать сторону. Я хочу, чтобы человечество осталось!.. Да-да, можете не отвечать, знаю ваши доводы. Уточню, я хочу, чтобы человечество осталось человечеством!

– Мы, как и Лютер, – сказал я примирительным тоном, – в трудных случаях обращаемся к Библии. Там сказано: «…ибо тленному сему надлежит облечься в нетленное, и смертному сему облечься в бессмертие». Это о наступающей сингулярности, где обретем бестелесные тела в силовых полях, наконец-то освободившись от бренной плоти животного мира. Думаю, исполнение заветов Библии… в духе чаяний человечества? Как видите, мы еще те традиционалисты.

Он резко поднялся, злой и уже собранный, словно перед схваткой.

– Человечества? Вы сами называете его постчеловечеством!..

Глава 11