2039

– Космополит, – сказал Иванченко обвиняющим тоном. – Не дорог тебе край родной с девятью… или снова с восемью?.. планетами.

– Я не в восторге от провинций, – отрезал Уткин. – Сразу же переберусь в центр Млечного Пути!.. А там посмотрю, куда направить стопы или псевдоподы.

– Неолуды всех направят в Средневековье, – сказал Тютюнников трезво. – А там звезды всего лишь серебряные шляпки гвоздиков, которыми Господь закрепил небосвод. А жить будем на пратчеттовской земле на слонах.

– Если с магией, – произнес Лавров задумчиво, – то было бы круто… Хотя с наукой все же круче. И возможностей больше, чем с любой примитивной магией.

Я допил кофе, поднялся.

– Спасибо, было очень весьма. Влатис, твоя часть кода…

– Дописал, – торопливо ответил он. – Уже на проверке у Тютюнникова!

Я кивнул, мы и за пиццей продолжаем работу. Не только у меня получается это странное разделение, когда примитивные отделы мозга полностью взяли на себя заботу о быте, а неокортекс решает задачи высшего порядка.

Скурлатский, мелькнула мысль, хотя и остается крупным ученым, но высокая должность директора Московского института футурологии позволила лучше понимать чиновников высшего аппарата, с которыми по долгу службы приходится контактировать и работать.

Там чиновничий аппарат, где все на строгой иерархии, чуть ли не армия, совсем другой мир, чуть ли не марсиане, в то время как среди ученых лидером становится не назначаемый старшим по должности, а наиболее компетентный в своем деле. Я ничего не потерял, за исключением ущемления самолюбия, когда старшим назначили Камнеломова, именно его анкета с безупречной и правильной репутацией легла на столы как чиновников, так и прочих проверяющих и наблюдающих органов.

Зато ко мне меньше внимания на верхах по обе стороны баррикады. Директор точно рассчитал, что это даст нам возможность работать дольше без всяких препятствий, в то время как наиболее распиаренные научно-исследовательские группы находятся под пристальным наблюдением и контролем как чиновников, так и нарастающего движения неолудов.

А сегодня бесчинствующая толпа с криками и ревом выбила окна в двух зданиях на другой стороне Тверской, напротив Елисеевского, в элитном ювелирном и в гастрономе «Армения». В ювелирный ухитрились зашвырнуть бутылку с коктейлем Молотова, но автоматическая система безопасности с легкостью погасила вспыхнувший пожар.

Все средства информации подчеркнули с особой гордостью и значением, что ничего не похищено, дескать, нападение по идеологическим мотивам, с криминалом ничего общего. На витрине остались как золотые украшения с заоблачными ценами, так и часы «Тесла» в алмазной оболочке с камешками из металлического водорода.

Дескать, эти люди, что бросают в окна магазинов бутылки с зажигательной смесью, ну прям кристально чистейшие люди, нечто вроде народовольцев, что бросали бомбы в царей ради наступления справедливого общества всеобщего равенства и щастя.

Ну, массмедиа издавна на стороне протестующих, с этого кормятся, но вот что с камер слежения ничего снять не удалось, что при такой изощренной технике просто невероятно, звучит тревожно и даже пугающе. Похоже, и там у неолудов свои люди или сочувствующие.

Сюзанна без предупреждения включила большой экран, я дернулся, когда яркий свет упал на поверхность стола в моем кабинете и почти стер оттуда чертежи и графики.

– Ты чего?

Она сказала быстро:

– С вами будет говорить Скурлатский, директор института, если вы еще помните…

Я подобрался, торопливо собирая в кулак все мысли и чувства, директор часто указывал на мою несобранность, постарался расположить лицевые мускулы так, чтобы выглядеть серьезным и значительным.

– То-то сейчас о нем подумал. Хотя мы недавно говорили…

– Что-то изменилось, – успела сказать она в сотую долю секунды по мыслесвязи, – или он на основании того разговора принял какое-то решение…

Она не закончила, по ту сторону рамки экрана возникло лицо Скурлатского, усталое, в глубоких складках и морщинах, как печать долгой и плодотворной жизни, где взлеты и падения, но без провалов, и вот теперь он, как все видавший Гильгамеш, смотрит мудро и с пониманием, бодрым видом ни его не обманешь, ни он меня.

– Добрый день, Макар Афанасьевич, – сказал я льстиво. – Хорошо выглядите. А то у нас прошел слух, что приболели…

Он проговорил надтреснутым голосом:

– Я не приболел, а заболел. Вечером кладут в стационар на обследование. Надеюсь, пробуду недолго.

– А как мы надеемся!

Он даже не повел бровью в ответ на мою откровенную лесть, сказал мрачно:

– Все же оставлю ряд распоряжений… Хотя нет, только одно, но весьма…

– Я весь внимание, – ответил я с настороженностью в голосе и одновременно почтительностью. – Слушаю и повинуюсь, как сказал визирь падишаху. Или султану.

Он бросил на меня недовольный взгляд, я подумал опасливо, не переигрываю ли, постарался выглядеть еще почтительнее.