2054: Код Путина

– Вечерняя встреча состоится там – в Форт Беар, – объявил Ревэ и добавил: – Чтобы это не явилось для вас неожиданностью: знаменитый Жан Кокто примет участие в беседе. – От неожиданности Орехов чуть не поперхнулся. Это имя пробудило в нем смутное предчувствие.

Кокто был одним из самых знаменитых французов своего времени, писатель и художник, ему сейчас было за семьдесят. Для Орехова мировосприятие Кокто было чужим миром, далеким от его собственного добровольно выбранного, изолированного эмигрантского существования. Орехов отвергал ассимиляцию с доминирующей французской культурой, оставался русским, читал исключительно русскую эмигрантскую литературу, общался только с единомышленниками, а выходные проводил в русской православной церкви на рю Дарю в Париже или на авеню де Фре в Брюсселе.

В душе, однако, Орехов завидовал признанию, которым пользовался этот бонвиван, эта икона бисексуальной культуры, которая объявила кампанию против гомофобии во Франции. Литературный корифей был своим человеком в русских дворянских салонах в Париже, куда самому Орехову вход был заказан. К тому же Кокто называл знаменитого русского композитора Игоря Стравинского своим другом и поддерживал отношения с авангардистским балетом. Произведения самого Кокто ставились в Америке, а его фильмы выигрывали все премии. Тщеславный художник охотно хвастал своим состоянием. Орехов испытывал почти физические страдания от того, что этому хлыщу удалось еще и соблазнить русскую красавицу и икону моды Наталью Палей, принцессу из дома Романовых, которую обожала вся диаспора.

Орехов закрыл глаза и попытался точно вспомнить их встречу. Очевидно, это было лет за десять до начала войны. Он никогда не забудет тот дождливый день, его парижскую мансарду в старом доме. Капли неумолимо барабанили по крыше. Франция, как и вся Европа, оказалась едва ли не в самом чудовищном экономическом кризисе за всю свою историю. Нью-Йоркский биржевой крах октября 1929 года вверг все население в драматическое обнищание. Еще молодые гражданские демократии оказались перед лицом серьезных угроз: с одной стороны, большевизм на Востоке, с другой – фашизм в Южной Европе. Никто и представить себе не мог, какая катастрофа вскоре разразится, после того как Адольф Гитлер проложил себе путь к власти. В Европе, Орехов это хорошо помнил, царило агрессивное, фаталистическое, упадническое настроение. От Версальского договора, который в принципе должен был обуздать Европу после Первой мировой войны, уже ничего не осталось.

Орехов отчетливо помнил, как из своего маленького чердачного оконца смотрел вниз на уличное движение на рю де Мадемуазель. Насквозь промокшие пешеходы торопливо пересекали перекресток, проходя мимо гудящих автомобилей. Вдруг он увидел подъехавший лимузин, из которого кто-то вышел. Через несколько секунд в его дверь громко постучали. Сколько раз он спустя годы с упреком спрашивал себя, почему жена пустила тогда незнакомца в квартиру. Чужак переступил порог. Его лицо было весьма загорелым, над выступающим лбом виднелись редкие, зачесанные назад волосы. На вид ему было лет тридцать.

Одет странный гость был как американский денди. На нем были белый пиджак, белые брюки и белая шляпа. Свои мокрые сапоги он без всякого стеснения вытер об ковер. Не дожидаясь приглашения, Кокто уселся на единственный свободный стул в рабочем кабинете, предварительно скинув с него несколько пыльных книг. Не успел Орехов, довольно плохо еще говоривший тогда по-французски, издать хотя бы один удивленный звук, как художник изложил свое дело.

В свое время Кокто работал над новым романом на основе оккультных трактатов. Он считал, что нашел доказательство того, что история человечества повторяется определенными циклами. Постоянное дежавю войны и мира. От древнеегипетских символов уроборос – змеи, поглощающей саму себя, через индуистский концепт йоги до круговорота основных законов по Полибию и Макиавелли – следует точный вывод: ключевые моменты универсальной истории повторяются примерно каждые 800 лет по одинаковому образцу.

В прокуренном кабинете возникла пауза. Орехов удивленно внимал непрошеному гостю и не понимал ни слова. А тот откинулся на стуле и поменял тему. Он заговорил о России и стал рассказывать, как некоторое время тому назад смог посетить знаменитого поэта и художника Максимилиана Волошина в его пристанище в Крыму благодаря визе советского посольства. С этим первопроходцем Серебряного века поэзии в России он ночами напролет, вглядываясь в темное Черное море, спорил о метафизических причинах Октябрьской революции.

Кокто продолжил, скользя по своему визави странным взглядом: