2070 (СИ)

— Хватит, — резко перебила её Узза. — Оставим его одного, пусть приходит в себя.

И они ушли, оставляя меня наедине с чувством вины и омерзения к себе, к Иным, к Уззе. Я вспоминал, как долгие недели, выполняя обязанности главного по бараку, лишал своих сородичей приёмов пищи, отправлял в карцер, всячески прислуживал Иным, лишь бы угодить им и не попасть в опалу. Перед глазами появилась невысокая фигура Вадима. Он смотрел на меня с обидой и упрёком, а дрожащие губы шептали:

— Как же так, Марк Алексеевич? Как вы могли забыть меня? И почему вы перешли на их сторону?

Помотав головой, я отогнал наваждение, но вместо младшего приятеля появился Владислав Алексеевич. Покачав головой, он медленно и тихо произнёс:

— Ты разочаровал меня, мальчик. Я считал тебя смелым и верным, человеком, на которого можно положиться и который никогда не бросит в беде. А ты… — он сплюнул на пол, и я вздрогнул от этого жеста, такого несвойственного моего наставнику и другу. — Как хорошо, что я умер до того, как ты стал таким.

Я зарыдал, отчаянно и с надрывом. Всё тело била дрожь, ноги сводили судороги, а правая рука будто оказалась в костре.

Владислав Алексеевич исчез, и вместо него появилась Марина. Вся в синяках, кровавых подтёках, с выбитыми зубами и заплывшим левым глазом. Она смотрела на меня с презрением и ненавистью, и я был солидарен с ней. Возможно, я даже сильнее ненавидел самого себя, чем она меня.

— Прости меня! — рыдая, прохрипел я. — Прости! Я не знаю, что могло бы меня оправдать, моё предательство и зверство! Умоляю тебя…

Марина покачала головой и плюнула в меня.

— Ты ничтожество! — прошипела она, наклоняясь надо мной. — Жалкий, трусливый предатель, решивший сохранить свою никчёмную жизнь ценой жизни своих соплеменников! Ты убил меня, убил две сотни человек, которые не сдались и до последнего боролись с захватчиками! Смерть для тебя не выход, трус. О нет! — её лицо болезненно исказилось. — Ты до конца своих жалких дней будешь жить с осознанием того, что сделал! Продолжая прислуживать Иным, стелясь перед Уззой, ты будешь сжигать себя в ненависти и омерзении к самому себе, и это будет заслуженной карой для тебя.

Я пронзительно закричал и не замолкал, пока не сорвал голос. В голове гудел рой голосов, на все лады называющих меня предателем, трусом и ничтожеством. Да, тысячу раз да! Я был согласен с ними, и от этого хотелось вырваться из пут лишь для того, чтобы вырезать на моей чёртовой коже эти слова, выжечь их клеймом на лице, чтобы каждый встречный знал, кто перед ним. Вывернув голову, я попытался разглядеть, как закреплены мои руки. Удалось мне это далеко не с первого раза, а когда всё же получилось, я замер от ужаса. Браслета не было, как не было и кожи, до этого скрытой клеймом. Вместо неё была прозрачная плёнка, обмотанная вокруг всего предплечья, запястья, ладони и пальцев. Там, где раньше был браслет, теперь виднелись кости, сухожилия и мышцы. Перед глазами всё поплыло, и я провалился в темноту.

Глава 11

Когда я открыл глаза, то не сразу понял, что произошло. В голове смутными образами мелькали улицы города, Узза, казнь, взрыв, Марина, но из этого я ника не мог вырвать самое последнее воспоминание.

В горле было сухо, но в остальном, не считая слабости, я чувствовал себя нормально. Я осторожно привстал и обратил внимание, что браслет на мне изменился. Он казался шире прежнего и был девственно чистым, в то время как старый успел за несколько месяцев покрыться пятнами крови и грязи.

— Как ты? — раздался тихий вопрос, и я, вскинув голову, увидел Уззу, стоящую поодаль.

— Нормально, — неуверенно ответил я.

Она подошла ко мне и, выйдя на свет тусклой лампочки, слегка улыбнулась мне. При виде её мне стало спокойно и тепло, будто она была единственным и самым дорогим для меня человеком.

— Что случилось? — спросил я, когда Узза села на стул возле изголовья и, достав небольшой сканер, поднесла к моему браслету. — Не могу вспомнить.

— У тебя случился приступ, вызванный сбоем браслета, — медленно ответила Узза. — К сожалению, такое случается. Не все существа с первого раза спокойно переносят установку браслета, но до этого момента никто не реагировал настолько болезненно. Врачам пришлось потрудиться, чтобы нормализовать твоё состояние. Можешь сказать, что последнее ты помнишь? — я услышал тревогу в её голосе, и сердце болезненно сжалось.

— Сложно, — поморщился я, пытаясь в потоке воспоминаний выбрать самое крайнее. — Помню, что пытал Марину. Она на улице говорила о бунте, и я посчитал необходимым сообщить об этом вам. Ещё помню казнь, — подумав, ответил я. — Кстати о ней… — я замолк, не решаясь продолжить вопрос.

— Что ты хочешь узнать? — Узза отложила сканер и устало провела ладонью по лицу.

— Зачем было устраивать её? Чего вы ожидали? — в моём тоне не было ни наезда, ни обвинений, просто непонимание и желание узнать о мотивах столь радикального наказания.