216512_B61BA_yamburg_e_a_pedagogicheskiy_dekameron

И соблазны от нас далеки, далеки,

Но удачи не так редки.

За тридцать лет еще мелодия не спета,

Мой конь, как птица, по кругу мчится.

Дождем душистым на манеж летят букеты,

Нет, не закончен еще наш век,

Но ускоряет все же время бег.

Цветы роняют лепестки на песок,

Никто не знает свой отмеренный срок.

Сквозь годы было нам пройти суждено,

Мы снова вместе, значит — все за одно.

О, радость греться у такого огня,

Биенье сердца не удержишь, любя.

И это счастье, я скажу, не тая,

Всегда быть в школе — судьба моя!

Должен заметить, что петь с трапеции крайне неудобно, но чего ни сделаешь, чтобы подняться на недосягаемую высоту. Мы с коллегами сделали это без посторонней помощи.

ДВОЙНЫЕ ПОРТРЕТЫ

А все-таки оно есть: методология счастья

Душа живет иным законом,

 Обратным всем законам тел.

3. Маркина

В истекшее пятнадцатилетие писать о людях счастливых стало не только не принято, но едва ли не признаком дур­ного тона. Вспоминаю, как лет пять назад предложил одно­му солидному общественно-политическому журналу статью о Г. С. Померанце. Было это вскоре после дефолта. Редак­тор, пробежав глазами несколько строк, выразил явное не­доумение: «Страна разваливается, а вы о Померанце». Но страна, слава богу, уцелела, а статья «Последний мудрец за­ката империи» вышла в не столь захваченной политически­ми страстями «Учительской газете» (1998). Анализирова­лись в ней философские и культурологические воззрения мыслителя, сполна вкусившего от горечи века: фронт — ла­герь — диссидентство и сумевшего выйти из этих испыта­ний с просветленной душой и ясным, острым умом.

Но с той поры меня не покидало чувство недосказаннос­ти об этом человеке чего-то важного, быть может, самого главного, и уж во всяком случае не менее ценного в его жиз­ни, чем подвластные ему глубина мышления и поистине вселенская широта кругозора.

Имея честь из года в год близко наблюдать глубоко со­кровенный личный, творческий союз Григория Соломоновича Померанца и Зинаиды Александровны Миркиной, я при­шел к выводу, что оба они, пройдя через предельные испы­тания, научились быть счастливыми. «Я был счастлив по дороге на фронт, с плечами и боками, отбитыми снаряже­нием, и с одним сухарем в желудке, потому что светило февральское солнце и сосны пахли смолой. Счастлив ша­гать поверх страха в бою. Счастлив в лагере, когда раскры­вались белые ночи. И сейчас, в старости, я счастливее, чем в юности. Хотя хватает и болезней и бед» (Г. С. Померанц).

Однако уместно ли говорить о возможности научиться счастью? Разве не даруется оно свыше, являя собой талант особого рода? Моцартовское ощущение полноты бытия, пе­реполняющее душу через край, изливающееся в гармонии звуков, — награда не от мира сего.

3. А. Миркина и Г. С. Померанц — люди исключитель­ной одаренности. Но дар их, да простится этот невольный каламбур, не был ниспослан им даром, а обретен в результа­те собственной долгой, растянувшейся на десятилетия, на­пряженной духовной работы. Тем важнее педагогу хотя бы приблизиться к пониманию «методологии» обретения счастья, чтобы затем вооружить ею своих воспитанников.

Записав последнее предложение, с большой долей само­иронии представил себе, как в планах воспитательной рабо­ты школы появляется новый раздел: методические реко­мендации по обретению счастья. На память немедленно приходит хрестоматийная фраза Козьмы Пруткова: «Если хочешь быть счастливым — будь им!»

Но разговор на эту тему, волнующую любого человека, и тем более подростка, немедленно вызывает напряженное отчуждение, как правило, прикрываемое иронией. Почему? Тому есть много причин: религиозных, философских, психологических. Все мировые религии подчеркивают хруп­кость, ненадежность любых земных устроений: «все суета сует...» Философские построения и выросшие из них соци­альные утопии, ориентировавшие человека на построение царства Божиего на земле, к исходу двадцатого столетия окончательно дискредитировали себя. Но даже в разгар официально навязанного приступа счастья, когда едва ли не в каждом углу висела вырванная из контекста фраза Коро­ленко: «Человек создан для счастья, как птица для полета», внимательные люди обращали внимание на то, что в расска­зе писателя-демократа эту сентенцию произносит безно­гий, опустившийся инвалид. В ответ официальному опти­мизму тогда родилась саркастическая шутка (в силу россий­ской специфической истории), дожившая до наших дней: «С таким счастьем — и на свободе».

Психологически можно понять людей счастливых, но предпочитающих умалчивать об этом редком состоянии ду­ши. Зачем говорить, когда и так все написано на лицах? Прилично ли ощущать радость бытия, когда вокруг всегда столько горя? И наконец, счастье счастью — рознь. Как и несчастье — несчастью...